Кирилл Берендеев - Ангел, собирающий автографы
Когда она вернулась в комнату, то прямиком подошла к столу, вновь полистав рукопись "Автографа", вновь оглядела полки, нашла среди классиков знакомое имя, просмотрела книги и заметила, что у нее "почти все из вашего есть".
- Жаль, мало у вас книг, Марк Анатольевич, - заметила в завершении осмотра Оксана. - Очень жаль.
- Быстро писать не умею, - не знаю, зачем я начал оправдываться. Да и потом... с этой будет на одну больше. К тому же у меня в загашнике несколько рассказов есть, правда у издателей до них руки не доходили.
Зачем-то подняв крышку стола, я вытащил оттуда полукилограммовую пачку давно уже отпечатанных рукописей толщиной в добрый вершок: дюжины две рассказов, написанных за последний десяток лет и по той или иной причине отклоненных издательствами и редакторами журналов. Оксана просмотрела и эту папку с тем же сдержанным интересом. Не знаю, что я хотел сказать, продемонстрировав ей свои поражения.
- Пишите вы интересно, - сказала она, откладывая в сторону листы, - но не современно. Хотя мне нравится, - поспешно добавила она.
- В этом вся и проблема.
- Классиком вы так и не стали. А сборники сейчас печатают только у классиков.
- У меня еще все впереди, - отшутился я, на что она, покачав головой, пробурчала "не знаю, не знаю" и тут же осеклась.
Мы посмотрели друг на друга. Оксана отвела взгляд первой и, сказав "давайте хоть посуду вымою", скрылась в кухне, оставив меня наедине с ее выводами.
Я услышал, как зашипела на кухне вода. Оксана замурлыкала уже знакомую мне песенку, громко стуча тарелками и чашками. А я, постояв с минуту в полной неподвижности, повернулся было к столу и тут только обратил внимание на позабытую гостей сумочку с медузой на замке, словно нарочно раскрытую, небрежно лежавшую на кресле.
Кажется, минуту назад ее не было. Или я попросту запамятовал? Все тот же чертик, которого мне врачи советовали опасаться, дабы излишне не обременять свою гипертоническую жизнь, погнал меня к столу.
Я заглянул внутрь. Пиратская книжка лежала на самом виду, сверху, так что уголок высовывался наружу. Я вынул ее, под ней оказалась коробка тампонов, ключи, множество аксессуаров для наведения порядка на лице, баллончик с дезодорантом, пачка таблеток, я достал их, прочел название: "Нон-овлон", способ применения.... Немецкий контрацептив; я положил початую конволюту на место и, чтобы унять невольную дрожь, вынул книгу с собственной дарственной надписью. Взглянул на обратную сторону, на которой, как это принято во всех современных изданиях, давалась краткая аннотация к книге. Там помещался мой снимок изрядной давности и небольшая, в несколько строк, биография.... Все на месте.
Кроме одного. Я уже было раскрыл книгу, дабы поинтересоваться содержанием, как до меня дошла вся нелепица увиденного на обложке. После моего имени, Павловский Марк Анатольевич, стояло две даты. Две!
Я впился глазами в обложку. Год моего рождения, случившийся пятьдесят шесть лет назад и... нынешний год. Нынешний? Не может быть!
"Известный писатель-фантаст, чьи произведения"....
книга выпала у меня из рук и громко шлепнулась на пол.
Шум воды разом стих, послышались шаги. Оксана вышла в комнату и изумленно взглянула на меня, затем на лежащую на полу книжку.
Я хотел что-то произнести, но слова не шли из горла. Оксана подняла книгу, взглянула на шмуцтитул, точно удостоверяясь, что именно в ней я написал дарственную. И положила в сумочку.
- Зря вы это сделали, Марк Анатольевич - без выражения сказала она, защелкивая замок. Затем сняла халат и стала одеваться.
Несколько минут я бездумно смотрел за ее плавными размеренными движениями. Когда она стала надевать свитер, я смог, наконец, вымолвить:
- Когда? - в вырвавшемся на волю хрипе я с трудом узнал свой голос.
Она не ответила и продолжала спокойно одеваться.
- Ты слышишь, когда?
Я сумел преодолеть разделявшие нас два шага пространства; кажется, на эту простую операцию ушло не меньше минуты. Схватил ее за плечи, развернул к себе.
- Ты знаешь, знаешь?
Она смерила меня холодным взглядом и кивнула.
- Разумеется.
Не знаю, сколько длилась пауза. Я не отпускал ее, пытаясь задать следующий вопрос, Оксана и не пыталась вырваться.
- Так когда... когда и как, главное, как?
- Иначе я бы сегодня с вами не встретилась, - закончила она свою фразу. - Пустите, мне надо идти.
Ее ледяное спокойствие лишало меня остатков сил. Я несколько раз встряхнул ее, чувствуя, как дрожат руки, и дрожь эта передавалась и ей, смоляной локон то закрывал лицо, то отбрасывался назад с каждым движением головы.
- Говори, говори немедленно. Слышишь, говори же!
Оксана молчала. Я продолжал трясти ее, выкрикивая бессвязные ругательства, набор площадной брани, давая ей самые чудовищные, самые похабные определения. Но она продолжала молчать, стиснув зубы, только локон порывисто опускался на лицо и снова взлетал на затылок.
Я выдохся, высвободив руку, залепил ей одну, другую звонкие пощечины; щеки ее багряно вспыхнули, но она даже не поморщилась.
Я упал перед ней на колени, вцепившись в талию, прижимаясь к животу, торопливо и жарко зашептал слова прощения, чувствуя, как бессильные слезы текут по лицу.
- Милая моя, хорошая, девочка моя, прости старого дурака. Я сам не соображаю, что делаю, прости, пожалуйста, очень тебя прошу, прости и скажи мне, это же так просто, ну, пожалуйста, что тебе стоит....
Она не шевелилась. Говорить более я был не в силах, руки мои беспомощно пытаясь удержаться, медленно сползли, голова ткнулась в колени. Я молча плакал.
Наконец, Оксана произнесла:
- Мне пора идти.
И высвободилась из жалких объятий.
Не поддерживаемый ничем и никем, я упал на пол. Кулаки беспомощно стукнулись в ковер. Я слышал, как она раза два прошла мимо меня, увидел ее тонкие ноги в черных носочках.
Я снова хотел просить, умолять ее, но понимал что это уже совершенно бесполезно. Оксана стояла у стола, я слышал скрип половиц под ее ногами и не мог повернуть голову, что бы узнать, что же еще готовит мне моя гостья.
Я закрыл глаза. Да, Марк Павловский, всю жизнь писавший о времени, о способах перемещения в нем, о возможностях тех, кто владеет этим даром, искусством, возможностью, теперь ты сам понял, что же это такое, на своей собственной шкуре. И ничего не надо мучительно придумывать, пытаясь создать иллюзию хоть в чем-то сходную с реальностью. Когда, наконец, в действительности, время обернуло вокруг тебя петлю, ты закричал от боли. И от унижения, как твои герои, которым повернуть вспять, изменить хоть что-то в мире ты попросту не дал. Не решился. А она?
Тебе осталось полтора месяца максимум. Простая арифметика, ничего не попишешь. Примерное время, в течение которого может случиться все, что угодно. И никаких иных условий, ничего определенного; от сегодняшней даты и до тридцать первого декабря времени, уходящего с каждым вздохом....
