Олег Овчинников - Столичный оборотень
Срабатывало ли в этом случае какое-то метафизическое эмбарго – нечто вроде непомерных акцизов на нуль-транспортировку алкоголя и курева – я понятия не имел. И боюсь, не было в целом свете человека, способного пролить свет на эту загадку.
Возможно, суть в том, что марочные коньяки для столицы представляют такую же ценность, как творчество Татьяны Толстой. А легкие психоделики в Питере ценятся так же, как произведения Ильи Стогова, и несут на себе невидимый лейбл «разрешены к распространению только на территории Санкт-Петербурга и Ленинградской области». Или, наоборот, это Илья Стогов для питерской публики сродни легким психоделикам?
Хотя, какая разница, если у меня в данный момент нет под рукой ни того, ни другого? Только бесполезный набор курительных принадлежностей!
Не только, – напомнил я себе, когда дрожь возмущения немного улеглась. Зато теперь у меня есть возможность почитать Пауло Коэльо, как и мечталось! И вообще, с философской точки зрения, испытания только укрепляют дух.
Я раскрыл книжку на случайной странице и прочел:
«Как бы то ни было, род людской от самых своих истоков обречен двигаться в вечном Разделении между двумя противоположностями».
Снисходительно хмыкнул, подразумевая: «Что бы вы понимали в Разделениях!» и перелистнул еще несколько страниц:
«Размышления ее прервал голос чужеземца:
– Вот я и хочу понять, где мы живем – в раю или в аду.
Капкан захлопнулся.
– В раю. Но даже рай в конце концов приедается».
Я захлопнул Коэльо громко и резко, как тот капкан, и швырнул на грязный рубероид.
Рай, ад… Вот дьявол! В смысле – черт! Черт-мутант с двумя хвостами и рогами, как у оленя!
С насколько большим удовольствием я перечел бы сейчас Мураками!
Дома я не стал никому рассказывать о своих проблемах с поездами. Не рискнул. Мне доводилось видеть в кино, чем заканчиваются подобные откровения. Вместо этого, выждав два месяца и не заметив за собой ни одной новой странности, я решился на эксперимент.
Я с такими приключениями собирал деньги на билет, что даже расстроился слегка, когда они в итоге не пригодились. Узнавать расписание поездов, как выяснилось, тоже было не обязательно. На этот раз мне оказалось достаточно приехать на вокзал, подойти к билетным кассам и сказать молоденькой кассирше, почти сверстнице:
– Мне, пожалуйста, один плацкартный до…
Чтобы услышать в ответ старческое ворчание:
– Докуда? Чего молчите? Эй, молодой человек, так куда вам надо?
Я пробормотал: «извините» и поспешно отошел от окошка, оглядываясь.
Первой моей мыслью было: я сошел с ума. Я напрасно не пошел сдаваться психиатрам, ведь у меня очевидное раздвоение личности. По крайней мере – личности кассирши! Ведь кроме лица за стеклом, лица девушки-практикантки, на моих глазах постаревшей лет на пятьдесят, ничего вокруг не изменилось. Вокзал был все тот же. То есть так мне показалось вначале.
Потом-то я, конечно, обнаружил мелкие несоответствия. И проклял того архитектора, который спроектировал вокзалы-близнецы, Московский и Ленинградский, оформленные так похоже, что прибывающие на них пассажиры утрачивали чувство реальности.
Ведь мало кто с первого взгляда заметит, что изменилось расположение туалетов, маленький Ленин на столбе в центре зала стал Петром Первым, а привокзальный киоск сменил вывеску с «Шаурмы» на «Шаверму».
Побродив полчасика по площади Восстания – мне почему-то было боязно удаляться от вокзала на большое расстояние – я вернулся к билетным кассам, специально выбрав окошко с той же без пяти минут пенсионеркой, и решительно обратился к ней:
– Скажите…
Хватило и этого.
В довершение моих бед дверь на чердак оказалась не только заперта на замок, но и, вероятно, заколочена изнутри досками. По крайней мере когда я, отчаявшись разойтись с ней по-доброму, с трех шагов врезался в обмазанную пахучим дегтем створку, та даже не шелохнулась. Зато плечо отреагировало на удар тупой ноющей болью. Ну да, конечно, день повышенного травматизма.
И он грозит повыситься куда сильнее, понял я, когда подошел к краю крыши и потрогал шаткие перильца пожарной лестницы. Спускаться по ней с разбитой коленкой, казалось если не самоубийством, то первым приближением к нему. Но альтернативных путей к отступлению я не видел. Торчать тут, как Карлсон, у которого села батарейка, и ждать, когда неведомая сила перебросит меня обратно на улицу Казанская, можно и сутки, и двое, и даже неделю. Да, иногда эта сила оставляет меня в покое надолго, в среднем перебрасывает раз в день, то есть сегодня норма уже перевыполнена вчетверо…
Как ни странно, самым трудным оказался не первый и не второй, а третий шаг. Страшнее всего было перестать цепляться за жестяной карниз и целиком перенести вес тела на эту неустойчивую лестницу. Беззащитной спиной я ощущал каждый метр, отделяющий меня от земли. На пострадавшую конечность старался не наступать, спускался с упором на руки и здоровую ногу. Серьезная проблема возникла уже внизу, где у лестницы не хватало двух ступенек подряд: верхняя была выдрана с корнями, следующая за ней – отсутствовала наполовину. Зато рядом из стены на погнутой стальной арматурине свисал цельный красный кирпич, похожий на памятник всем своим собратьям, когда-либо срывавшимся с крыши. Не знаю, почему, но вид этого кирпича придал мне оптимизма. Я бросил выбирать, с какой ноги пойти дальше, хорошенько зажмурился и оттолкнулся обеими, как в песне Высоцкого, «надеясь только на крепость рук». Попал, как ни странно, куда целился.
Первым, что я услышал, едва ступив на землю, было официальное:
– Сержант Хвостов!
И вздох облегчения, несколько раз отрепетированный за время спуска, вышел из моих легких сдавленным кашлем.
Гладко выбритый паренек в серой форме стоял совсем рядом, одним своим видом прижимая меня к стене дома. Позади сержанта, обеспечивая прикрытие с тыла, жалась к обочине белая «шестерка» с голубой каемочкой и аббревиатурой «ОВС» на багажнике.
– Что вы делали на крыше? – сурово осведомился страж порядка.
– На крыше? – растерянно повторил я. – Ну… это… загорал.
Сержант бдительным оком вперился в тусклый диск солнца, чей свет сегодня не испугал бы и вампира, и сказал:
– Понятно… Ваши документы!
– Секунду…
Я потянул с плеча рюкзачок, старательно глядя вниз и в сторону, лишь бы не в лицо молодого сержантика, на котором без труда читались восемь классов образования, плюс три раза в неделю школа каких-то там единоборств, плюс глубоко въевшаяся ненависть к таким, как я, «типа умным». У которых по двадцать пять ЗА плечами (имеется в виду, лет), примерно столько же НА плечах (имеется в виду, африканских косичек) и неизменный томик какого-нибудь Коэльо-Мураками в кожаном рюкзачке.
