Джон Браннер - Квадраты шахматного города. Научно-фантастический роман
Таковы неутешительные уроки детективной классики. Поток эпигонской литературы, в которой бабочками-однодневками взлетали герои вроде Ника Картера или мисс Этель Кинг, грозил окончательно девальвировать те немногие ценности, которые успел накопить гонимый «приличным обществом» литературный пария. Но — и это тоже Великая Психологическая Загадка! — интерес публики к бесконечным выпускам, где в разных вариантах перепевались похождения любителя-одиночки, не угасал.
Сама логика подсказывает, что должен был настать день, когда в несколько скандальном детективном семействе попробуют установить хоть какой-то порядок. Прежде всего, предстояло разграничить поля охоты и установить твердые запреты, чтобы избежать гибельной ситуации, когда дозволено все. И подобно Шуре Балаганову, разработавшему «сухаревскую конвенцию» для детей лейтенанта Шмидта, некто Уиллард Хэттингтон, более известный под псевдонимом Ван Дайн, создал свои прославленные «Двадцать правил для авторов детективных рассказов». Вкратце они сводятся к следующему.
Прежде всего читатель и сыщик должны находиться в равных условиях (вспомним Дюпена). Это правило предполагает полное раскрытие условий задачи. Кроме того, предполагается, что автор не должен поступать с читателем хуже, чем преступник с сыщиком.
Накладываются запреты на любовную интригу, которая только отвлекает внимание от решения задачи, и на подмену преступника сыщиком (вспомним «Тайну желтой комнаты»). Надо ли говорить о том, что заповеди Ван Дайна предполагают непременное наличие трупа? Оживить этот труп на сотой, скажем, странице — дешевый прием. Количество трупов не лимитируется, но убийца должен быть только один. Иначе расползется главный конфликт. Далее правила запрещали: вмешательство потусторонних сил (прощай фантастика!); шпионаж и деятельность тайных обществ (чужое поле охоты); пейзаж и описания душевных переживаний и прочие литературные выкрутасы (отвлекают); преступником рекомендовалось делать не профессионального убийцу (компетенция полиции), а человека из общества, пользующегося хорошей репутацией, и, наконец, мотивы преступления должны быть сугубо личными (политика, например, чужое поле охоты).
Десятилетие, последовавшее за обнародованием условий конвенции Ван Дайна, окончательно дискредитировало детектив как жанр литературы. Не случайно мы хорошо знаем сыщиков предшествующих эпох и каждый раз обращаемся именно к их опыту. Но едва ли сможем, не залезая в справочники, назвать имена деятелей из клана «Двадцати правил». Не станем делать этого и теперь. Стоит, однако, уточнить, что иные исследователи все еще рассматривают детектив сквозь призму именно этой позорной эпохи упадка, не делая различия между Великим Сыщиком и героем так называемых «бульварных романов». Это ошибка, потому что современный западный детектив развивался вопреки Ван Дайну, опровергая пункт за пунктом, преодолевая высосанные из пальца ограничения. Один параграф (сыщик не должен быть преступником!), впрочем, уцелел, хотя его и нарушал несколько раз кинематограф. Это разумный запрет, потому что он оберегает самое специфику детектива, стержневую его линию.
Но, как я уже сказал, для истории детектива характерно именно диалектическое отрицание отрицания. В современном романе мы не увидим и следов «Правил», но зато с избытком найдем рудименты золотого века, проявившиеся в потомках черты Великих Сыщиков — от Дюпена до Холмса и Брауна. И не случайно обрел вторую жизнь в кинематографе пресловутый Фантомас, этот инфернальный полуфантастический по повадке супергерой, появившийся на свет еще в 1911 году по воле Пьера Сувестра и Марселя Аллена. Подобная перелицовка бросает, хотя не должна бросать, тень на весь жанр, ибо у каждого вида литературы есть тень, которой обычно стыдятся.
В современном детективе существуют три основных направления. Об американском романе преследования и английском — интеллектуального поиска уже было упомянуто. Третье направление, которое условно можно назвать психологическим, широко представлено многотомным циклом о комиссаре Мегрэ. Для Сименона разгадка тайны не играет основополагающей роли. Обаятельный Мегрэ начисто лишен сверхчеловеческих черт своих предшественников. Но он и не окарикатурен нарочито, подобно Эркюлю Пуаро или мисс Марпл Агаты Кристи. Это типичный средний парижанин, приверженный к простым радостям и предрассудкам своего круга. Его поисковый метод оригинален. Допросу, слежке, осмотру места преступления и тому подобным розыскным действиям он определенно предпочитает своего рода тихую конвергенцию — постепенное проникновение в атмосферу дома, в котором совершено преступление. Такому, почти органичному, вживанию способствуют черты характера Мегрэ, его обстоятельность, даже располагающая к доверию простоватая внешность. Очертив однажды круг подозреваемых лиц, куда, как правило, входят друзья и родственники убитого, комиссар медленно, но верно начинает свой удивительный розыск: беседы ни о чем, встречи без видимой причины, расспросы обо всем на свете, кроме обстоятельств убийства. Читатель как будто бы ни на шаг не приближается к раскрытию тайны, более того, он постепенно свыкается с мыслью, что вместо роковой загадки Мегрэ подсунет ему унылое убийство, которое вполне могло бы и не произойти при чуточку иных обстоятельствах. Зато для Мегрэ уже все ясно. Как только он сжился с исследуемой (пожалуй, это самое точное слово) средой — тайна автоматически разрешается. Как только проясняются мотивы убийства — определяется и заинтересованное лицо. Преступники Сименона лишены ломброзианских признаков и ярко выраженной душевной ущербности. Это обычные люди: преступником у Сименона может быть любой обитатель отмеченного несчастьем дома. Сименону, безусловно, удалось раздвинуть рамки детектива, преодолеть многие изначальные его слабости. Но таковы безжалостные законы искусства: Мегрэ убивает Мегрэ. Как только читатель усвоит его методы и, следуя правилам игры, начинает вживаться в самого Мегрэ, наступает конец. Мы «научаемся» распознавать преступника одновременно с сыщиком, в тот самый момент, когда автор выкладывает на стол все карты. Попробуйте перечитать в любой последовательности хотя бы такие широко известные произведения, как «Смерть Сесили», «В подвалах отеля «Мажестик», «Револьвер Мегрэ» или «Мегрэ путешествует», и вы ясно почувствуете, что пленительная игра выдыхается. Что же остается взамен? Роман нравов, нацеленный на определенный срез в социальной пирамиде? Возможно… Но разве не терпит тихое банкротство литература, которая использует фантастику «как прием», то есть только для обострения фабулы? Нет, что там ни говори, а чистота жанра — это великое дело! Компоненты традиционной реалистической прозы и криминальная специфика присутствуют в различных комбинациях в каждом детективном произведении. В различных, но не в любых! С какого-то момента наступает неизбежная эрозия. Чем глубже уходит в чужую психологию Мегрэ, тем прозрачнее делается сам, тем скорее теряет права ВС. Суть не в том, хорошо оно или плохо. Просто это так.
