Виталий Владимиров - Письмо из-за гроба
В письме из Киева я назвал наше чувство Любочкой, девочка за каких-то два месяца расцвела в девушку-любовь, под сенью которой близился всемирный семейный праздник. Счастливая пора истинной любви - ее взлет от розовой зари до жаркого полдня, когда каждая встреча, свет дня и темнота ночи таят в себе то поворот, то новую неожиданность, что тем и хороши, что просто не имеют право на разочарование. Пространства наших миров и тел распахнулись для слияния, мы бродили по незнакомым друг для друга местам, где пейзажи заманчивы, где тепло от касаний и жарко от поцелуев, где бьют родники сладострастия, а звуки речей - музыка Моцарта, высшая гармония... Я люблю Вас, Дарья Сергеевна! А вот мне ты так никогда не говорила. Не дождался.
С течением лет Новый Год перестал быть для меня любимым. В детстве новогодняя ночь светилась радугой шаров, блеском мишуры и ожиданием подарка, в юности - сулила встречу с неизведанным, позже я мог вольно присоединиться к любой компании, если бы не одна и та же примерно одинаковая ситуация, которая стала повторятся с незавидным постоянством. Почти сорокалетний холостяк со своей квартирой - предмет пристрастного внимания и созревающих, и зрелых и перезрелых особей слабого пола во всех аспектах. Я и сам начинал беспокоиться - почему же мне так не везет? Те, кто мне нравился, были уже окольцованы и, в лучшем случае, дело кончалось салютом иногда очень даже впечатляющих встреч, но как тягостно за новогодним столом переглядываться с хозяйкой, пить с ее рогоносцем и выслушивать его откровения в перекурах на лестничной площадке о победах на том фронте, где мы, можно сказать, были однополчанами... Бывало и такое... Все чаще я попадал в застолья, собранные с одной целью - показать, познакомить, представить хорошую подругу или хозяйку и у всех у них была поразительная схожесть судеб - не везло им с этими слепыми да глупыми, что в просторечии зовутся мужиками. Чаще всего первая встреча оказывалась последней, но, естественно, бывали и почти счастливые совпадения. Почти... в том-то все и дело. Все решалось под Новый Год, потому что соединение под рождественской звездой означало некий принципиальный сдвиг в моих отношениях с очередной подружкой, только каждый раз меня что-то останавливало. С тобой было попроще - да, нравимся друг другу, да, хорошо нам вместе, да, сильно, вот и славно, но само собой подразумевалось, что о таком ответственном шаге, как грядущее супружество, думать было рановато, а может и принципиально невозможно. Вот мы с тобой и купались в свободном полете... Тем не менее ты выбрала момент и спросила ненавязчиво: - А Вы... уже решили, где будете справлять?.. "Вы" я отнес к твоей деликатности - мало ли куда Владимир Максимович ангажирован и без раздумий напросился к тебе в гости. - Будем вдвоем, - ты явно обрадовалась.
В последний день старого года мы съездили к твоей маме, живущей в городе-спутнике, куда попадают только по пропуску или через пролом в высокой ограде. По дороге ты мне рассказала, что отец твой погиб под Вязьмой, а был он княжеского рода, но ушел из мира особняков и имений и женился на сироте из детского дома - мама сейчас работает учительницей в школе. Похоронку она получила в эвакуации, жили вы в селе нацменов, так называли тогда представителей национальных меньшинств, которые только и ждали прихода немцев. Было страшно. Там, в эвакуации, ты выучилась местному языку, что и сыграло позже свою роль при знакомстве с поэтом, который также был нацменом, а стал вторым мужем. С первым мужем ты была однокурсницей в театральном институте, где и сейчас преподаешь. А тогда "без отрыва от производства" родила Полину и работала заведующей литературной частью одного из столичных театров далеко не из первого ряда. Пришла к известному поэту нанимать его в авторы, у него гостил друг, тоже нацмен, и они на своем нацменском языке стали обсуждать твои женские достоинства, тут поэт задумался и сказал вслух скорее себе, чем другу, что в такую бы он влюбился. "Так за чем же дело встало?" - спросила ты на его родном диалекте. Какая могла быть любовь между маститым, с международной известностью корифеем, борцом за мир, хозяином квартиры с такой необъятной гостиной, где на стене обыденно вписался рисунок Пикассо, и девчонкой, только что со студенческой скамьи? "Молодой специалист", как тогда называли таких. Ты по натуре своей авантюрна, но в тот момент сказано "так за чем же дело встало?" было скорее в шутку и больше от желания заполучить поэта для театра, а вышло в спутника жизни. Он ежедневно приезжал в театр с цветами и сидел часами около тебя, пока ты не сдалась и не уехала с ним в Ленинград, куда его пригласили на очередную встречу с читателями. Не тебе я рассказываю то, что кому-кому, а тебе-то уж ведомо всеобъемлюще, нет. Вспоминаю свое. И сейчас мне совсем не кажется таким вот логичным и естественным твой второй брак с человеком, старше тебя на почти тридцать лет. Скорее брачный союз, где Он слеп от последней любви, а Она... Ты села к нему в купе литера "СВ", "спецвагон", который увез тебя в мир имущих, имущих и квартиры, и гонорары, не чета рядовым гражданам, имущих доступ к власть имущим. Цена тому - какая? Попробуй, угадай... А как попробовать - тут нет черновика, не перепишешь сделанное, не переживешь сотворенное, мосты твои должны были быть сожжены до тла и в случае неудачи осталась бы ты без старика и у разбитого корыта. С другой стороны, твою исповедь я воспринял как доверие - твое, единственное, мне. Мне показалось, что ты оглянулась и увидела в колодце своего прошлого холод одиночества во время самой цветущей поры твоей жизни, которая хороша именно своей безмятежностью и безалаберностью, а ты не только не имела права на ошибку - тебе не с кем было даже поговорить, посоветоваться. Твоя сильная натура закалялась в борьбе за свое место - поэт не хотел на тебе жениться, ему этого не позволял Коран и все-таки ты своего добилась. А горечь расплаты прозвучала у тебя так: "Я для него была Лолитой... Он отнял у меня мою молодость..." Вот и получалось, что я в мои тридцать девять - компенсация как бы за те из твоих сорока восьми, что ты прожила не так, как оно было бы естественно.
Побывали и у моих родителей. Давно я не видел отца таким торжественным - так ему хотелось "соответствовать" твоему социальному рангу, зато с моей мамой ты сразу нашла общий язык, достаточно было первого твоего вопроса: "До чего же вкусно! А как Вы это готовите?" "А твой отец выглядит очень молодо, просто очень молодо..." - с задумчивым сомнением в голосе, сказала ты, когда мы шли от родителей до метро. - "Гены... и ты будешь таким же..." Как бы примеривалась... Я-то, дурак, порадовался - буду, конечно, конечно, будем и я буду - для тебя... не понимая, какой червяк сомнения залез в осеннее сочное яблоко твоего ко мне чувства. К счастью, к нашему незамутненному счастью той поры любовь цвела и наливалась и до исхода было еще нескоро. Сияла огоньками елочка-подросток и дважды уютно было мне в твоей гостиной, куда натаскал я с кухни салаты трех видов, полкачана квашеной капустки, пупырчатые огурчики, краснокожие помидорчики, ковшик черной икорки... В морозилке охладевало шампанское и ледяной королевой стояла водочка, а ты, румяная, в красном переднике, празднично озабоченная, гениальный творец нашего ужина, была вкусна при поцелуе и источала томление, как чудо-индейка в духовке. Праздничного одиночества не случилось - около одиннадцати, когда мы уже успели проводить Старый год первой рюмочкой, пришла Полина. Как была в шубе и шапке прошла к матери на кухню, о чем-то поговорила, потом разделась и за нашим столом появился третий прибор. Я немного взгрустнул, но торжественный перезвон кремлевских курантов развеял тучку на звездном небосклоне новогодней ночи, шампанское, казалось, газировало кровь вином, ты мне подарила теплый красивый свитер, я тебе павловский платок, о котором ты как-то обмолвилась, как о желаемом, даже Полине нашелся подарок - духи, что я припас для тебя же, а она мне в ответ многозначительно презентовала... зубную щетку. Расхохотались от души и было беззаботно еще какое-то время пока Полина не разревелась прямо за столом. Ты молчала, а Полине надо было исповедаться - кому как не мне в присутствии матери, чтобы ей было понятно, что не в ней, не в Полине дело. А "дело" было многослойное и запутанное, как и всякое, когда речь идет о двоих, как и наше с тобой, позже осложнившееся до невозможности. Муж Полины был уличен в измене. Не напрямую, а по дружескому доносу полининой подружки. Полина, будучи аспиранткой мамашиного вуза, постоянно крутилась в кругу твоих студентов, среди которых было пять представительниц слабого пола и шесть наоборот. Тебе, как педагогу, такое положение дел было сподручно - твои ученицы делились жгучими тайнами своих взаимоотношений с Полиной, а та с тобой. На какие-то студенческие вечеринки и дни рождения Полина ходила с мужем Григорием и он стал встречаться... слава богу, не с моей Анютой Федоровой. Ситуация сложилась пикантная - я ушел от твоей студентки к тебе, а зять - к другой твоей подопечной. Полина попыталась выяснить отношения с Григорием, они разругались в пух и прах, потому что Григорий начисто отрицал наличие греха и Полина отчаянно старалась подвигнуть мать, да и меня тоже на какие-то действия и переговоры, чтобы уличить пакостника в лжесвидетельстве показаниями той же Анюты, а с твоей помощью выгнать из стен "альма матер" коварную соблазнительницу. Ты молча вышла и за закрытой дверью с кем-то поговорила по телефону. Полина притихла в ожидании утешительных для нее новостей, но не тут-то было: - Нас ждут в одном доме, - улыбнулась ты мне, вернувшись. И так, словно ничего и не произошло, легко спросила Полину: - А ты... с нами? По тону было ясно, что счастье на троих никак не делится. Вернулись мы с первым троллейбусом и любили друг друга в жемчужном тепле зимнего утра до звенящей воздушной опустошенности и крепкого сна вдвоем. Полины не было, но от ее неурядиц эгоизм нашего счастья стал более терпким на вкус. Как горчинка соли в свежеиспеченной горячей лепешке.
