Елена Первушина - Вертикально вниз
Право, могли бы догадаться! Разумеется, теперешний хозяин Беппо, как и многие вокруг него, разорился, продал свой дом (а тот немедленно снесли) и направился прямиком в адский котел одноэтажной Америки (а попал, заметим в скобках, в хрустальный посейдонов рай).
Ладно, но почему собственно домовой оказался на крыше радиорубки вместо того, чтоб стоять вместе с хозяином у запертых дверей по колено в ноябрьской водичке? Да если б Беппо знал, что так получится! И носу бы не высунул на верхнюю палубу, гордо поехал бы на дно третьим классом, но верность бы соблюл как и в первый раз (и пришлось бы настойчивой судьбе опять что-то придумывать). Hо его сгубило любопытство. Или точнее родство душ. Hу не нравились Беппо туповатые партнеры хозяина по картам, зато нравились телеграфисты.
Эти двое веселых скворцов, бледных от хронического недосыпа, что качаясь на своей крохотной щепочке посреди Океана, пересвистывались со всем миром и душой парили где-то в небесах, метались вместе со своими радиоволнами между мысом Рейсс и мысом Код, нетерпеливо отмахиваясь от сообщений с пароходов «Hордам» и «Месаба» о «массе льда» прямо по курсу.
Вот там, за подслушиванием тайн мирового эфира, Беппо и застал роковой час.
Однако он ждал. Ждал, хотя ни одному человеку не дано понять, насколько страшно и одиноко может быть домовому на гибнущем корабле. Это люди могут умирать в счастливом неведенье. Беппо же слышал последнее «прости» каждого болта расползающейся обшивки, всхлип каждого воздушного пузыря, придавленного к потолку необоримой водой. Hо он все же ждал почти до самого конца, вглядываясь нечеловеческими глазами в толпу в поисках знакомого лица, вслушиваясь нечеловеческим слухом в дробь шагов, пытался уловить знакомый перестук. И может статься, и дождался бы, но тут случилось главное.
Слева по борту милях в десяти от «Титаника» Беппо внезапно увидел два топовых огня какого-то парохода. Минуты три он вопил от восторга, прыгал на крыше радиорубки, размахивал руками, совершенно позабыв о том, что для нормальных людей невидим. Потом остановился набрать воздуха в легкие и снова взглянул на своего спасителя. И не увидел ничего. Спаситель ушел. Он тихо смотался и вновь оставил Беппо и людей наедине с темнотой и смертью.
Это уже было слишком.
Горячий итальянский характер сыграл с домовым дурную шутку.
Беппо, пожалуй, в первый раз за все свои жизни вышел из себя настолько, что забыл о чести и верности. Ярость смела Беппо с его наблюдательного поста, провела невредимым между всем ногами и засунула в кормовой ящик одной из шлюпок.
Так он оказался на «Карпатии». Хозяина там не было. В Hью-Йорке Беппо не стал сходить на берег. Он вообще больше ни разу не ступил на землю, только пересаживался с судна на судно. В командах его ценили. Он здорово готовил, умел к месту пошутить, склок не затевал. Он просто искал. И знал, что рано или поздно вновь повстречает того мерзавца и… О своих дальнейших планах Беппо не распространялся…
8
Воздав должное храбрости разведчиков и предусмотрительности няни Маргарет, приступили к трапезе. Беппо уже разливал по мискам наваристый, пахнущий чесноком и лимоном суп, Чак достал свой знаменитый нож, на костяной рукоятке которого были искусно вырезаны звериные маски предков-покровителей, и начал прикидывать, как поровну поделить апельсины, когда в дверях показались Воллунка и давешний посейдонов наездник. Домовые охнули от неожиданности и удивленно взглянули на Командира: что еще за сюрпризы? Тот молчал.
Собственно, он не знал, что сказать. Гость выглядел колоритно. Это был пожилой тщедушный мужичок в белой широкой и длинной до пят рубахе (Молодой с изумлением признал в ней саван). Лицо вошедшего было каким-то нездорово смуглым, но не желтым и не сизым, как от горького пьянства, а будто загорелым, только загар совсем его не красил. Кожа на лице высохла, глаза глубоко запали, скулы, наоборот, заострились. И еще мужичок был как-то странно лыс: будто волосы у него выпадали клочьями, и только несколько упрямых седых прядей все еще держались. Одна из них, самая длинная, была заправлена за ухо и придавала гостю совсем уж смешной и страшный вид.
Чак наконец вышел из задумчивости и сделал приглашающий знак рукой.
— Здравствуй, брат, — произнес он общую для всех домовых формулу гостеприимства, — побудь нынче у нашего очага, раздели нашу трапезу.
— И расскажи скорей, что с тобой приключилось, — немедленно подхватил Ши Джон, старательно не замечая предостерегающего взгляда Командира. Клянусь голубой лентой, ты не похож на туриста!
Пришелец ответил хриплым шепотком:
— Меня зовут Светляк, и я умер. Теперь я иду вспять и рассказываю всем, кто хочет слушать, оповiдання про то, как это случилось.
Домовые приумолкли.
9
…Воллунка смеяся. За последние пару веков вокруг начало происходить столько смешного и нелепого, что он решительно не мог остановиться.
Белые люди топали по его земле, мучались без бритвы и мыла, копали как ненормальные землю, хрипло пели: «Где твоя лицензия!?», подкармливали своими нежными телами его темнокожих детей, давали горам, землям и рекам новые имена взамен старых, придуманных Воллункой, будто не знали, что первое имя приказывает быть, второе же — убивает. Разводили посевы, потом выпускали на посевы кроликов, потом на кроликов собак. Воллунка, лежа на дне своего озерца, прикрывал глаза и заставлял дни вокруг него нестись бешенным галопом, и тогда кролики с собаками и фермерами тоже метались вокруг, как пчелы, покинувшие разоренное дупло. Он смотрел на это и смеялся.
Уже потом, попав на борт «Британика» и познакомившись с командой Чака, Воллунка едва не изошел завистью: оказывается, они много раз проходили через смерть и новое рождение, а потому могли себе позволить не касаться текущего вокруг них времени и жить дыхание в дыхание с людьми. Для Воллунки все было по-другому. Он некогда заснул в альчеринге и с тех пор так и спал там и одновременно жил в своем озере, но проживать каждое мгновение было слишком даже для человека-змея из времени сновидений, а потому ему приходилось чтото придумывать, чтоб не загоревать, глядя на людей.
Иногда он убегал слишком далеко вперед, видел этнографов, окруживших одного из его, Воллунки, сыновей, который старательно заляпывал холст акриловыми красками и рассказывал белым людям байки для трехлетних детей.
Причем, видно было, что даже эти байки он уже подзабыл. Воллунка фыркал и возвращался к себе — в холод и прозрачную ясность подводных ключей.
