Эдвард Митчелл - Прозрачный человек
— А как же ваша одежда? — прервал я рассказ Флэка. — На фоне прозрачного тела она ведь должна была сразу бросаться в глаза.
— Ах, нет, — ответил Флэк. — Одежда, которая разгуливает по лаборатории сама по себе, — зрелище столь гротескное, что даже сдержанный профессор не мог его выносить без смеха. Чтобы сохранить серьезную рабочую атмосферу, он был вынужден применить свое изобретение и к мертвой органической материи, сделав невидимыми шерстяную ткань моего плаща, хлопок моей рубашки и кожу моей обуви. Так что я получил экипировку, которая служит мне и по сей день.
Именно в этот период, когда мы уже добились прозрачности тканей, но еще не достигли полной невидимости, я и познакомился с Пандорой Блисс.
В июле прошлого года, в перерыве между экспериментами, временно пребывая в своем естественном состоянии, я отправился в курортный Шварцвальд, чтобы восстановить силы и здоровье. В маленьком городке Санкт-Блазиен, впервые увидев Пандору, я был очарован ею. Они с отцом приехали с Рейнского водопада и направлялись дальше на север. Я последовал за ними.
В отеле «Штерн-Инн» я влюбился в Пандору, на вершине горы Фельдберг уже буквально боготворил ее, преодолевая Адский перевал, готов был отдать жизнь за одно лишь ласковое слово из ее уст. На гребне Хорнисгринде я умолял ее разрешить мне броситься с вершины в мрачные воды озера Муммельзее, чтобы доказать мою преданность.
Вы знаете Пандору, так что, думаю, нет нужды оправдываться за мою столь стремительно набравшую силу безумную страсть к этой леди. Пандора соблазняла меня, подшучивала надо мной, мы вместе смеялись, ездили, гуляли, бродили по глухим тропинкам в зеленом лесу, совершали такие головокружительные восхождения, что путь к вершинам превращался в одно восхитительное долгое объятие. Она разговаривала со мной о науке и о чувствах, выслушивала мои пылкие речи, полные энтузиазма и надежд, одергивала меня, остужала — иными словами, делала все, что заблагорассудится, пока ее безразличный к подобным материям отец убивал время, сидя в кафе отеля за чашечкой кофе и просматривая финансовые колонки свежих нью-йоркских газет. Но любила ли она меня, я и по сей день не знаю.
Когда Пандора рассказала отцу, чем я занимаюсь и какие у меня перспективы, он тут же пресек нашу короткую идиллию. Думаю, он счел меня то ли профессиональным обманщиком, то ли лекарем-шарлатаном. Напрасно я уверял его, что стану известным и, вероятно, богатым. «Когда станете известным и богатым, — заметил он с усмешкой, — буду рад видеть вас в моем офисе на Брод-стрит», — и увез Пандору в Париж. А я вернулся во Фрайбург.
Спустя несколько недель я стоял в лаборатории Фрёликера, освещенный полуденным августовским солнцем, и четыре человека с расстояния вытянутой руки меня не видели. Каспар за моей спиной мыл лабораторные сосуды. Фрёликер с гордой улыбкой на лице пристально всматривался в пустоту, где, как он знал, должен был находиться я. Два профессора, коллеги Фрёликера, приглашенные под пустячным предлогом, обсуждали какую-то тривиальную проблему, едва не задевая меня локтями. Они были так близко, что могли слышать биение моего сердца. Перед уходом один из них спросил: «Кстати, герр профессор, ваш ассистент, герр Флэк, уже вернулся из отпуска?» Испытаниеувенчалось безоговорочным успехом.
Когда мы остались одни, Фрёликер пожал мою невидимую руку, как это сегодня сделали и вы. Он был в приподнятом настроении. «Мой дорогой друг, — сказал профессор, — наша работа подошла к концу, и завтра мы наконец обнародуем ее. Вы должны появиться… вернее — не появиться перед собранием факультета. Я уже отправил телеграфом приглашения в Гейдельберг, в Бонн, в Берлин. Шроттер, Хэкель, Штайнметц, Лавалло — все будут здесь. Наш триумф состоится в присутствии самых выдающихся физиков современности. И тогда я раскрою все тайны процесса, которые до сих пор скрывал даже от вас, моего помощника и верного друга. Вы должны разделить славу со мной. Я кое-что слышал о лесной птичке, упорхнувшей от вас. Мой мальчик, когда, восстановив пигментацию, вы снова обретете свой нормальный вид, отправляйтесь в Париж и, найдя ее, предстаньте перед ней в ореоле славы и научного признания».
Утром следующего дня, девятнадцатого августа, когда я еще почивал на своей раскладушке, в лабораторию буквально влетел всклокоченный Каспар. «Герр Флэк! Герр Флэк! — кричал он, с трудом переводя дыхание. — Герр доктор профессор умер от апоплексического удара…»
VРассказ подошел к концу. Я надолго погрузился в размышления. Что я мог сделать? Что сказать? Как утешить этого несчастного человека?
Невидимый Флэк горько рыдал.
Он первым нарушил молчание:
— Это мучительно, мучительно, мучительно! Я не преступник перед людьми, не грешник перед Богом, но осужден на страдания в десять тысяч раз более ужасные, чем у нечестивцев в аду. Я рожден, чтобы ходить по земле, как обычный человек. Я хочу просто жить, познавать мир, любить подобно другим людям. Но между мной и всем тем, что делает жизнь по-настоящему стоящей, — непреодолимая преграда, которая теперь будет отделять меня от мира до конца моих дней. Даже призраки имеют видимую форму. Я фактически живой труп, меня не существует. Никто из друзей никогда не взглянет мне в лицо. Попытавшись обнять любимую женщину, я лишь ввергну ее в пучину невыразимого ужаса. Я встречаюсь с ней постоянно, чаще всего на лестнице, и каждый раз стараюсь слегка коснуться ее платья. Любила ли она меня? Любит ли она меня? Если я это узнаю, не станут ли мои муки еще страшнее? Как бы там ни было, но я хочу знать правду, поэтому и пригласил вас сюда.
И тут я совершил самую большую ошибку в своей жизни.
— Не унывайте, — сказал я. — Пандора всегда любила вас.
Столик внезапно опрокинулся, и я понял, что Флэк в страстном порыве вскочил на ноги. Обеими руками он сильно сжал мои плечи.
— Да, — подтвердил я, — Пандора все это время чтила память о вас. Не стоит отчаиваться. Тайна невероятных опытов Фрёликера умерла вместе с ним, но почему бы при вашем содействии не сделать это открытие повторно с помощью экспериментов и логических умозаключений ab initio?[1] Не теряйте мужества и надежды. Она любит вас. Через пять минут вы услышите это из ее собственных уст.
Ни один самый душераздирающий крик от нестерпимой боли не сравнится с тем диким патетическим возгласом радости, которым разразился мой невидимый собеседник.
Я поспешил вниз и вызвал мисс Блисс на лестничную площадку. В нескольких словах я объяснил ей ситуацию. К моему удивлению, она не потеряла сознания и не впала в истерику.
