Артур Кларк - По ту сторону неба
Мы очень тщательно всё подготовили, снова и снова разбирали предстоящие действия, отлично понимая, что бисировать не придётся. В заключение сделали по последнему глубокому вдоху из кислородного прибора, очищая лёгкие. И когда все приготовились, я постучал в стенку, давая сигнал нашим друзьям.
Прерывистый стрёкот… Это механические инструменты принялись обрабатывать тонкую скорлупу кабины. Зная, что последует, мы изо всех сил ухватились за стойки, стараясь держаться подальше от будущего входа. Всё произошло настолько быстро и внезапно, что сознание было бессильно регистрировать последовательность событий. Кабина словно взорвалась, меня обдал могучий вихрь, последние остатки воздуха вырвались из лёгких через непроизвольно открывшийся рот. А затем — предельная тишина и алмазы звёзд в зияющем отверстии, которое обозначало путь к жизни.
Уверяю вас, мне некогда было анализировать свои ощущения. Кажется (хотя я отнюдь не уверен, что всё это не плод воображения), я ощутил резь в глазах, и словно иголки кололи всё тело. И было очень холодно, возможно потому, что тотчас началось испарение влаги с поверхности тела.
Единственное, что я помню совершенно точно, — это жуткая тишина. На космической станции не бывает полного безмолвия, всегда рокочут двигатели или шумят воздушные насосы. А тут — абсолютная тишина вакуума, пустоты, где нет ни одной частицы воздуха, которая могла бы переносить звук.
Мы почти одновременно бросились в брешь в корпусе, под лучи пылающего солнца. Меня тотчас ослепило, но это не играло роли, потому что спасатели в скафандрах сразу же подхватили нас и толкнули в переходную камеру. По мере того, как в ней накапливался воздух, постепенно возродился звук, и мы вспомнили, что здесь можно дышать. Потом нам рассказали, что вся операция длилась двадцать секунд…
Итак, мы оказались членами-учредителями клуба «Глотателей Пустоты». Впоследствии не менее дюжины человек в подобных обстоятельствах проделали то же самое. Рекорд пребывания в пустоте равен теперь двум минутам; затем кровь начинает пузыриться, так как закипает при температуре тела, и пузырьки быстро попадают в сердце.
Для меня последствия оказались минимальными. С четверть минуты пробыл я в лучах настоящего солнца, а не того хилого сияния, которое просачивается сквозь земную атмосферу. Глоток космоса не принёс мне ни малейшего вреда, но загорел я так, как никогда в жизни не загорал.
КОСМИЧЕСКАЯ СВОБОДА
Полагаю, мало кто из вас способен представить себе, как жили люди, прежде чем релейные спутники дали нам действующую ныне систему всемирной связи. В моём детстве было невозможно передавать телевизионные программы через океан, даже обеспечить надёжную дальнюю радиосвязь, не подцепив по пути богатой коллекции шумов и разрядов. А теперь свободные от помех каналы для нас самое естественное дело, мы ничуть не удивляемся, когда видим друзей на противоположном конце земного шара так же отчётливо, как если бы стояли лицом к лицу с ними. И ведь это факт, что без релейных спутников рухнула бы вся система мировой индустрии и торговли. Не будь космических станций и нас, передающих деловые послания вокруг шарика, смогла ли бы хоть какая-нибудь из ведущих мировых экономических организаций сопрягать разбросанные по всему миру центры «электронного мозга»?
Но когда мы в конце семидесятых годов заканчивали создание «Релейной Цепи», всё это было ещё делом будущего. Я уже рассказал о некоторых наших проблемах и злоключениях; они были достаточно серьёзны, однако в конечном счёте мы одолели все трудности. Три станции в космосе вокруг Земли перестали быть беспорядочным нагромождением ферм, воздушных баллонов и герметичных пластиковых кабин. Кончилась сборка, мы заняли свои отсеки и приступили к работе в человеческих условиях, не стеснённые скафандрами. Медленное вращение станций вернуло нам тяготение. Не настоящее земное тяготение, конечно, но центробежная сила создаёт и в космосе те же самые ощущения. Приятно было налить бокал и сесть в кресло не опасаясь, что малейшее дуновение воздуха унесёт тебя.
После завершения монтажа трёх станций ещё не меньше года упорного труда ушло на установку радио- и телевизионной аппаратуры, которой предстояло взять на свои космические плечи бремя земных коммуникаций. Наконец настал день, когда мы пустили первый телевизионный канал между Англией и Австралией. Направленный сигнал поступил с Земли к нам на «Вторую Релейную», расположенную над центром Африки, мы ретранслировали его на «Третью Релейную», подвешенную над Новой Гвинеей, а оттуда он вернулся на Землю, чистенький, как стёклышко, несмотря на путешествие длиной в девяносто тысяч миль.
Впрочем, это была лишь проверка, инженеры испытывали аппаратуру. Официальное открытие линии должно было стать величайшим событием в истории мировых коммуникаций. Готовилась тщательно разработанная глобальная телепередача с участием всех стран; впервые телевизионным камерам предстояло за три часа обрыскать весь свет, возвещая человечеству, что рухнул последний барьер, воздвигнутый расстояниями.
Циники уверяли, что разработка этой программы потребовала не меньших усилий, чем само создание космических станций. Причём изо всех проблем наиболее трудной оказался выбор «церемониймейстера» — ведущего, которому предстояло объявлять номера небывалого глобального спектакля для половины человечества.
Одному богу известно, что делалось за кулисами: сговор, шантаж, явное подсиживание… Так или иначе за неделю до великого дня к нам прилетела внеочередная ракета с Грегори Уэнделлом на борту. Это было полной неожиданностью, ведь Грегори не пользовался среди телезрителей такой известностью как, скажем, Джефферс Джексон в США или Вине Клиффорд в Англии. Видно, главные фавориты подсидели-таки друг друга, и Грег получил заманчивое назначение благодаря одному из тех компромиссов, которые так хорошо известны политиканам.
Уэнделл начинал свою карьеру рядовым диктором одной из университетских радиостанций американского Среднего Запада, потом вёл программы ночных клубов Голливуда и Манхеттена, и наконец ему поручили ежедневную передачу во всеамериканском вещании. Наряду с покровительственно-непринуждённым тоном главным активом Грега был глубокий, бархатный голос — видимо, дар негритянских предков. Даже если вы совершенно не соглашались с тем, что он говорил, если он всю душу из вас выматывал своим интервью, всё равно слушать его было одно удовольствие.
Мы показали Грегу всю космическую станцию, даже (вопреки правилам) вывели его через воздушный шлюз в космос, облачив в скафандр. Ему всё пришлось по душе, но две вещи особенно понравились.
