Игорь Росоховатский - Обратимость
Проходит минута, другая. Стучат часы на столе. Птицы плавают в небе под облаками - завидно, вольно так плавают, им хорошо - птицам.
Проходит полчаса. Время от времени профессор поглядывает то на меня, то в листы, затем - только в листы; забывает обо мне, хватает листок и что-то быстро пишет - проверяет мои расчеты, твердые румяные щеки становятся еще румяней. Наконец снова вспоминает обо мне, смотрит поверх очков с некоторым удивлением, оно сменяется раздумьем - он что-то подсчитывает в уме, выражение лица уже покровительственно-строгое, он медленно роняет:
- Поработали вы действительно немало. Как успели за короткое время? Видимо, охота пуще неволи. Некоторые расчеты впечатляют. Но формулировки... Формулировочки... Будто из "Книги чудес"... - Толстый ноготь подчеркивает строчку.
- Что же тут "чудесного", Иван Спиридоныч? К примеру, следователь собирает пепел, кусочки обгоревшей бумаги, восстанавливает сожженный документ и прочитывает текст. Общеизвестно, в газетах об этом пишут. Люди уже давно пользуются обратимостью, существующей в природе...
- Но вы же, Сергей Евгеньевич, хотите вывести закон... Закон! Формулируете положения о пересекающихся временных потоках...
Впервые он назвал меня не юным другом, не по фамилии, а по имени-отчеству. Значит ли это, что он возвел меня в ранг "тех, с кем следует считаться", или просто определил в число своих противников? Быть его противником опасно, особенно если вспомнить рассказы о нем тишайшего старейшего нашего лаборанта, однажды побывавшего в его "львиных когтях". Иван Спиридонович еще с института "ходил в первых студентах", кто-то успел его зачислить в "наши Ньютоны". Но ни Ньютона, ни академика из него не получилось. Поначалу он создал несколько интересных работ, выдержки из его кандидатской опубликовал солидный журнал. На этом запал Ивана Спиридоновича кончился. Докторскую он защищал уже с трудом, "по совокупности", а затем стал почти постоянным соавтором всех работ, выходивших из его отдела. Не помню, кто первый сострил по этому поводу: "лев и мышки". Больше всех он не любил людей, которым приклеивал ярлык "академпретендент" - претендент в академики. Правда, меня он так не назвал, но наверняка в данной ситуации подумал и сделал оргвыводы. Сейчас узнаю. И я упрямо произношу:
- Да, пока не все мои формулировки имеют полное числовое обеспечение. Но дайте мне три, даже два года...
Он отрицательно мотает головой - профессионально мотает, как на зарядке сначала в одну сторону, потом в другую:
- Невозможно, Сергей Евгеньевич. Признаю - у вас есть кое- какие любопытные расчеты. Но не более. Вся же ваша гипотеза, особенно мысль о подобии "Памяти природы", как вы ее называете, человеческой памяти, чистейшая фантастика. Никто на это не выделит ни рабочего времени, ни денег. И прослывете вы" фантазером и беспочвенным академпретендентом...
Вот оно! Допрыгались, молодой человек? Теперь держитесь! Уж он из вас приготовит отбивную. Этот профессор с румяными щеками - мастер по отбивным из академпретендентов.
С некоторым удивлением отмечаю, что у меня не засосало в желудке, как бывало прежде.
- Ну что ж, Иван Спиридонович, коли так, фантазер согласен считать в нерабочее время.
От удивления он даже не поправил сползшие очки. Наверное, ему хотелось спросить: "В одиночку - против меня? С ума спятили?" Но спросил он иное:
- Вы хотите доказать? Доказать, что возможно воспроизведение прошлого?
- А вы полагаете, что если человек научился записывать и воспроизводить звук, изображение, мысли и чувства, как в кино, например, то в природе ничего подобного не происходит? Да, я хочу доказать, что природа записывает и хранит любое движение, каждый вариант мира со всяким изменением, с перестановкой электрона на атомной орбите, с новым излучением. Временные потоки уносят слепок за слепком все варианты мира. И когда они пересекаются, наблюдатель, находящийся в одном потоке, способен видеть другой. Так, с лодки, плывущей по одной реке, иногда удается увидеть ручей, текущий в обратном направлении...
- А трансформация? Переход одного в другое? Лев выпустил свои когти. Но мышь уже не боится его, и, следовательно, по известной пословице, она становится львом, а лев - мышью.
- Трансформация происходит. Но всегда сохраняется возможность обратного процесса. Если найти механизм включения "воспроизведения", подобно тому, как я случайно наткнулся на него в сторожке, начинает действовать закон обратимости.
- Нет такого закона, Сергей Евгеньевич. Это ваши выдумки.
Он говорит строго, каждое слово падает гулко, как гирька на чашу весов. Фонды, планы - все в его руках. Я это знаю. Но знаю и то, что больше не отступлю. "Ни за что и ни перед кем!"
...С той поры и потянулась моя научная одиссея: споры, диспуты, обсуждения, на которых "избивали" меня так, что места живого не оставалось, и мои теоретические построения трещали по всем швам. Председатель секции, большой друг Ивана Спиридоновича, ткнул пальцем в описание аппарата и сказал, будто припечатал: "Построить невозможно. Принесите схему".
Обратился я к инженерам, а они подтверждают слова председателя: "Невозможно. Такой аппарат работать не будет". Энергетики: "Да он съест энергию пятерых АЭС".
Пришлось срочно переучиваться в инженеры, в конструкторы и самому разрабатывать схему. На секции вынуждены были признать сквозь зубы: "Ну что же, схема надежна, но построить аппарат невозможно. Ни один известный нам материал не выдержит таких перегрузок".
Засел я за материаловедение, за физическую химию, за химию полимеров, нашел молодых ребят из общественного КБ при политехническом институте и вместе с ними и с клубом молодых рационализаторов на заводе "Физмаш" построили экспериментальный образец.
А уж демонстрировал я его сначала в Доме журналистов перед сотрудниками нескольких редакций. Набрался наглости и притащил аппарат в Дом науки и техники.
А когда пресса шум подняла - помните? - пришлось и самым упрямым противникам запоздалое "добро" давать. Так я и начал становиться тем, кого вы знаете сегодня как выдающегося ученого. Вопреки всему я сформулировал Закон обратимости, описал механизмы записи и считывания и построил первые аппараты, позволяющие восстанавливать прошлое.
Многие удивляются и спрашивают, как мне удалось столько совершить за одну жизнь. Но я сделал это не за одну, а за множество жизней, одна из которых продолжала другую.
И самое главное - в них больше не было впустую потраченных мгновений. После тех ночей в сторожке я стал другим, научился ценить каждое мгновение, творить его таким, чтобы потом не пришлось стыдиться себя. Часто нам кажется, что впереди очень много времени и все еще можно изменить. Да, впереди реки и моря времени, но творить добро нужно сейчас, немедленно. Ибо каждое мгновение остается в памяти природы таким, каким ты его прожил, сотворил. Его можно извлечь, повторить. Но изменить нельзя. Оно остается неизменным на все миллионы твоих жизней - навечно. Оно - и с ним ты.
