Игорь Росоховатский - Тайна профессора Кондайга
Что делать? Как спасти сына? Убить его, пока он еще крохотный и ничего не понимает?! Кажется, это единственный выход. Так поступали в Спарте с болезненными детьми, с калеками.
Он гнал от себя страшную мысль, но она не хотела уходить. Он боялся смотреть на регистратор, боялся, что сейчас набросится на него, разобьет вдребезги проклятый аппарат, записывающий информацию Вселенной и бессильный изменить ее. Если бы знать раньше, над чем следует работать, как жить! Если бы знать!
Хьюлетт Кондайг медленно вышел из своего кабинета, сухо попрощался с лаборантами, закрыл за собой дверь.
Он влез в автобус, купил билет у насвистывающего мальчишки-контролера и поднялся на второй этаж, где можно было курить. Попыхивая трубкой, Хьюлетт рассматривал попутчиков. Почти все они уткнули носы в газеты. Хьюлетт тоже заглянул в газету, которую держал в руках сосед. В глаза бросились крупные заголовки: "Новая угроза на Ближнем Востоке", "Новые бомбоубежища фирмы Уоррен".
"И это еще ко всему, - злорадно подумал он. - Может быть, если бы я жил в спокойном, разумном мире, дремлющая искра не вспыхнула бы. Но разве на этой сумасшедшей планете можно оставаться нормальным?"
Еще издали, за два квартала, он увидел над Пикадилли огромную светящуюся рекламу - голову младенца с мерцающими глазами. Она словно рассматривала толпу, оценивала - чего можно ожидать от этих людей, что они готовят для нее.
Хьюлетт вышел из автобуса на площади. На минуту задержался у бронзовой статуи Эроса. Бог любви наложил стрелу на тетиву и готовился пустить ее в чье-то ожидающее сердце. Что такое любовь для Хьюлетта, если его сын не должен был появиться на свет?..
"А впрочем, - подумал он, - разве другие, имея детей, знают, для чего они рождаются? Разве мы все не отравляем их своими привычками и нормами, не заботясь о том, что в новом времени, в котором будут жить дети, эти нормы и привычки послужат обузой. Мы стараемся вырастить их по своему образу и подобию, как будто мы - лучший вариант, платино-иридиевый уникальный образец, по которому должны создаваться все копии..."
Хьюлетт пересек площадь и свернул на длинную извилистую улицу. Постепенно реклам и витрин становилось все меньше. Начинался район Сохо убежище художников, поэтов, кварталы меблированных квартир. Здесь в сквериках прогуливались бабушки и мамы, держа на поводках малышей. Плакучие ивы мыли свои косы в фонтанах, в парке на ярких бархатных газонах лежали молодые люди.
Хьюлетт всячески оттягивал приход домой. Он боялся навязчивого решения, зревшего в нем, как единственное спасение для сына. Нужно было задавить это решение, пока оно не вспыхнуло и не сожгло его волю. Выиграть время!
Напротив виднелась хорошо знакомая вывеска кабачка - кружка с черным пивом "Гиннес" и грубо намалеванные буквы "Железная лошадь".
Хьюлетт вошел, заказал кружку пива и бифштекс. Рядом с ним за другим столиком сидело двое подвыпивших моряков. На толстых коричневых, шеях виднелись белые полоски.
Этот кабачок стоит здесь сто пятьдесят лет. Сюда заходил дед...
И внезапно, как Хьюлетт ни крепился, опасные мысли прорвали плотину и заполнили его мозг. Он увидел то, чего боялся, - своего деда, каким видел его в последний раз, - с взъерошенной копной грязных нечесаных волос, с пеной в уголках рта. Он извивался в руках дюжих санитаров... И эта участь по слепым, жестоким законам природы ожидает Хьюлетта и, может быть, его сына.
Кондайг задыхался от ненависти. Он представил себе, как дед играет с ним, качает на коленях, подбрасывает на вытянутых руках... А вот дед в китайской курильне опиума... Он полулежит на циновке, волшебные видения Проносятся в его затуманенном мозгу. А потом возвращается в родную Англию, к невесте. В чемодане, рядом с награбленным золотом, лежат шарики с одурманивающим ядом и две трубки. Конечно же, он совсем не думает, что передаст свою отравленную опиумом кровь и нарушенную структуру нервных клеток сыну, внуку, правнуку. И вот рождается ребенок - с носом отца, ласковыми глазами матери, с подбородком деда и...
И если он попадает в эти условия, в большой сумасшедший мир, "Железная лошадь" повезет его по той же дороге... А в какой мир может попасть ребенок, как не в тот, что приготовили для него предки?
Хьюлетт отодвинул от себя еду, бросил на столик монету и поспешно вышел на улицу. В голове словно работали жернова.
"...Говоря о лучшем мире, мы оставляем потомкам отравленные наркотиками и алкоголем клетки; отравленные предрассудками законы; нормы, сковывающие крепче, чем кандалы каторжников; свои неоконченные дела, в которых больше ошибок, чем истин; свои несбывшиеся надежды, которые могут оказаться гибельными".
Пошатываясь, Хьюлетт поднялся по деревянной лесенке. Остановился у двери. Ему было страшно входить, потому что, как только он увидит малыша, он подумает о его спасении. И снова из миража, колеблющегося в его мозгу, выплывет то самое решение...
Хьюлетт проглотил сразу две таблетки. Позвонил. Дверь открыла Эми тоненькая, свежая, источающая аромат духов, как вечерний цветок. Над маленьким смуглым лбом подымались волной крашеные белые волосы.
- Ты задержался, Хью? Что случилось?
- У мужей не спрашивают об этом, чтобы не приучать их ко лжи, - ответил он, прошел в комнату и сел у камина.
Эми подошла к нему, щипцами взяла несколько ломтиков хлеба и стала готовить гренки к вечернему кофе.
- Почему ты не идешь взглянуть на Кена? - спросила она.
- Через несколько дней я иду в психиатрическую, ты ведь знаешь, угрюмо ответил он.
Он почувствовал, как участилось ее дыхание. Потом она на миг задержала вдох и сказала со спокойной уверенностью:
- Тебя вылечат. Ты и сам это знаешь.
Он не ответил. Эми умела не верить в то, во что ей не хотелось верить, и сохранять надежду. Она никак не могла понять, что с ним все кончено. Но это ее дело...
Он ощущал ее присутствие. Он ждал, чтобы она ушла. Тишина становилась хрупкой, рассыпчатой, как просыхающий порох...
Очевидно, и Эми почувствовала это. Она жалобно попросила:
- Посмотри на меня, Хью, взгляни только...
Он сделал усилие над собой и повернул к ней лицо с неподвижными смещенными зрачками неправильной формы, похожими на два кусочка угля. Но и теперь в глубине его глаз мерцало отчаянное любопытство, словно он уже думал о себе в третьем лице и жадно наблюдал за этим третьим, ожидая, что еще случится.
Она заметила это и тихо, с восхищенным удивлением сказала:
- А ты настоящий ученый, Хью...
Он улыбнулся - на один только миг, - и она, осмелев, подошла к нему совсем близко. Неизвестно почему, он запел полуироническую детскую песенку: "Ты будешь ученым, Джонни". Эми засмеялась:
