Клиффорд Саймак - Дом на берегу
Взгляд пленника тем временем перескакивал с предмета на предмет.
В углу комнаты стояла кровать, а рядом тумбочка и на ней лампа. В другом углу уютной группой собрались три мягких кресла. На стене висели полки с книгами и возле них картина. Удивительно, ему понадобилось несколько долгих минут на то, чтобы признать ее. Она же была его собственная, написанная годы назад…
Бесшумно переместившись по ковру, он встал напротив картины.
Одна из тех, которые ему самому особенно нравились, — честно сказать, он ни за что не расстался бы с нею и тем более не стал бы ее продавать, если бы в тот момент его не одолела отчаянная нужда.
Герой сидит на крылечке ветхой хижины. Рядом, на земле, там, где ее обронили, валяется газета, раскрытая на странице объявлений о найме. Из нагрудного кармана подчеркнуто чистенькой, хотя и поношенной рабочей рубахи торчит уголок конверта — серого невзрачного конверта, в каких рассылаются чеки социальных пособий. Натруженные руки безнадежно опущены на колени, лицо покрывает многодневная щетина, седеющие виски отбрасывают мертвенно-серый отсвет на все лицо. Волосы, давно не стриженные, свалялись и спутались, брови густые, кустистые, а под ними, в глубоко сидящих глазах застыло выражение безнадежности. У самого угла хижины пристроилась тощая кошка, к стене прислонен сломанный велосипед. Человек не смотрит на них — взгляд его устремлен на заваленный мусором двор. А вдали, у горизонта, угадываются прямые, сухопарые фабричные трубы, над которыми вьется слабый дымок.
Картина была в тяжелой золоченой раме, и поневоле подумалось, что это не самая удачная окантовка для такого сюжета. К раме прилепилась бронзовая табличка, и не надо было напрягать зрение, чтоб угадать подпись. Он знал назубок, что там написано:
Безработный. Художник Дэвид Ллойд Лэтимер.
Сколько же лет назад это было? — спросил он себя недоуменно. Пять, а то и шесть? Помнится, натурщика звали Джонни Браун. Джонни был славный малый и позировал Лэтимеру неоднократно. Однако после этой картины Джонни исчез из поля зрения художника. Лэтимер справлялся о нем повсюду, даже в портовых притонах, но и там никто больше не видел Джонни и не ведал, куда он подевался.
Пять, а то и шесть лет назад картина была продана ради куска хлеба. Лэтимер попробовал вспомнить, как же звали покупателя, но имя стерлось из памяти.
В комнате был еще и шкаф. Лэтимер раскрыл створки и увидел новую с иголочки одежду, выстроившиеся внизу ботинки и сапоги, аккуратно уложенные на полку головные уборы. Не было и тени сомнения, что все окажется точно по размеру. А в комоде у кровати наверняка найдутся белье, рубашки, носки и свитера — именно такие, какие он выбрал бы для себя сам.
«О нас заботятся», — заявила Алиса, а за ней и Инид, когда сидела с ним на диване перед пылающим камином. Тут действительно не может быть сомнений. Никто не желает им зла. Их тут, по сути, балуют, как детей.
Но остается вопрос: зачем? Почему восемь и только восемь человек отобранных из многих миллионов?
Подойдя к окну, он выглянул наружу. Окно выходило на сторону противоположную лужайке, и взгляд падал на рощицу призрачных берез. Взошла луна и повисла молочно-белым шаром над темным пятном океана. Лэтимер и сейчас явственно различал белые брызги, взлетающие над валунами.
Надо подумать, сказал он себе. Надо набраться терпения и разобраться в случившемся, выстроить все происшествия последних часов в каком-то определенном порядке. Ложиться бессмысленно — в таком напряженном состоянии он нипочем не уснет. Надо отыскать местечко, где вокруг — никого. Кто знает, если выйти на свежий воздух и погулять часок, хотя бы вверх-вниз по подъездной аллее, может, и удастся взять себя в руки…
На пути к входной двери он неизбежно прошел мимо гостиной. Огонь в камине сник до слабого мерцания углей. Из темноты донесся голос:
— Дэвид, это вы?
Он обернулся и всмотрелся в дверной проем. На диване перед камином сгорбился темный силуэт.
— Джонатон?
— Я самый. Почему бы вам не составить мне компанию? Я старый полуночник и потому обречен на долгие часы одиночества. Если хотите, на столике есть кофе.
Лэтимер приблизился к дивану и сел. Разглядел кофейник и приборы, нацедил себе чашечку и осведомился у Джонатона:
— Хотите, подолью вам свеженького?
— Будьте любезны. — Старик протянул художнику свою чашку, и тот долил ее до краев. — Грешен, — признался Джонатон, — пью это зелье в непотребных количествах. Там, в буфете, есть бренди. Не плеснуть ли нам в кофе по капельке?
— Звучит недурно, — согласился Лэтимер. Пересек комнату, отыскал бренди, вернулся с бутылкой, налил понемножку в обе чашки.
Устроившись поудобнее, они принялись рассматривать друг друга. В камине одно из поленьев, догорая, распалось на горку углей. Внезапно они вспыхнули, и Лэтимер наконец-то ясно различил черты собеседника: бороду с первой сединой, брови, похожие на клинышки восклицательных знаков, — лицо резко очерченное и вместе с тем благородное.
— Вы, молодой человек, в замешательстве, — заметил Джонатон.
— Более чем верно, — признался Лэтимер. — Ничего не могу с собой поделать, все спрашиваю себя, кому и зачем это понадобилось.
Джонатон кивнул.
— Вас, разумеется, уже познакомили с теорией Инид о том, что мы находимся под наблюдением инопланетян, которые решили запереть нас здесь ради изучения?
— Инид говорила мне, что она не то чтобы верит в это всерьез, но считает такую теорию привлекательной. По крайней мере, подобное объяснение стройно и к тому же не лишено драматизма.
— Да, конечно, не лишено, — откликнулся Джонатон, — только не выдерживает критики. Каким, например, образом инопланетяне нанимают прислугу, которая столь прилежно заботится о нас?
— Действительно, — согласился Лэтимер. — А что, прислуга заперта здесь вместе с нами?
— Отнюдь. Нет сомнения, что прислуга наемная и ей, вероятно, очень хорошо платят. Время от времени слуги меняются, кто-то исчезает, а взамен появляются другие. Как осуществляется замена, мы не знаем. Уж за этим мы следили более чем пристально, все надеялись, что если выясним, то поймем, как отсюда выбраться, — только так ничего и не разгадали. Мы даже пытались подбить прислугу на откровенность — не слишком назойливо, конечно, — но тоже без успеха: держатся вежливо, но замкнуто. Закрадывается подозрение, что кое-кто из нас, не исключая меня самого, уже не очень-то и старается выяснить все доподлинно. Что ни говори, покой этой жизни засасывает. С чем-чем, а с покоем расставаться не хочется. Лично я не представляю себе, что бы я делал, доведись мне вернуться в мир, который я мало-помалу совсем забыл. Это, пожалуй, ужаснее всего: здешний плен так очарователен, что в него и влюбиться недолго.
