Анатолий Стась - Серебристое марево
Мы пришли к Казацким могилам еще на рассвете. Свой странный ящик Юрка нес за спиной в рваном мешке. Я не мог понять, что он намерен делать за селом, ради чего мы жаримся под солнцем. Но все же интуитивно чувствовал какую-то связь между нашим ожиданием, рацией, выброшенной в затон реки, и мастерской Юрки-Ленинградца в хате пасечника Резниченко. Но какова эта связь? Чем занимался Юрка в своей каморке? Почему он привел меня сюда, к наезженной дороге-тракту, а не куда-нибудь в другое, более укромное место?
Думая обо всем этом, я ощущал всем телом тепло прогретой земли, с наслаждением вдыхал пьянящий аромат трав. Звон цикад и зной убаюкивали, голова клонилась вниз, глаза слипались. Я положил щеку на ладонь, и приятная дрема разлилась по телу.
Спал я, должно быть, минут десять, не больше. Вдруг меня будто что-то толкнуло. Мгновенно проснувшись, явственно услышал нарастающий гул. Приподнялся на локтях, посмотрел на дорогу. Длинная колонна тяжелых трехосных грузовиков выползала из пыльной тучи, поднявшейся над курганами. В машинах сидели разомлевшие от жары гитлеровцы, чумазые от пыли. Такое я видел уже не раз: закатанные рукава мундиров, расстегнутые вороты, увядшие ветви молодых тополей, срубленных и поставленных в кузовы машин не столько для маскировки, сколько для прохлады, стекла кабин, отражавшие солнечные блики. Но сегодня вместе с вереницей грузовиков на дороге появилось что-то необычное, непонятное. Завеса из пыли над машинами как бы расслаивалась. Плотная серая пелена вверху быстро меняла цвет, превращаясь в серебристое дрожащее облако, которое плыло над колонной, подобно сказочному миражу. Казалось, чья-то невидимая рука набросила на машины, на поднятую колесами пыль легкую газовую шаль, усеянную ослепительно мерцавшими звездочками.
Колонна внезапно остановилась. Машины все сразу, одновременно, прекратили движение. Только передний грузовик еще какое-то время катил вперед, оторвавшись от остальных, а те, что шли за ним, будто наталкивались на невидимую преграду. Две или три машины столкнулись, уперлись радиаторами в задние борта кузовов. Заскрежетали тормоза, послышался стук ударов по металлу. Хотя резких столкновений не произошло (скорость была уже погашена), я догадался, почему так громко слышался звон металла: вокруг царила тишина, ведь моторы машин смолкли, как по команде.
Я оглянулся. Юрка стоял на коленях, не отрывая глаз от дороги, и обеими руками вроде бы прижимал ящик с антенной к земле. Лицо его было бледно, а глаза улыбались с торжеством и злостью. Шрам над бровью стал особенно заметным.
Застучали дверцы кабин, из машин выпрыгивали на дорогу солдаты, водители подняли капоты и пытались завести моторы, послышались раздраженные окрики офицеров. Несколько гитлеровцев бросились к передней машине. Они с криком окружили шофера. Тот показывал им на свой грузовик, видимо, что-то объяснял. И верно, его машина никак не могла стать причиной затора: она остановилась позже других и по инерции откатилась от колонны метров на тридцать.
Постепенно немцы угомонились. Солдаты вновь стали забираться в кузова, офицеры уселись в кабины. Но ни одна машина с места не стронулась - моторы не заводились...
Растерянные фашисты сгрудились у обочины, негромко переговаривались, что-то спрашивали друг у друга, с опаской поглядывали на неподвижные грузовики. Водители снова стали поднимать капоты.
Офицеры, отойдя в сторону, о чем-то совещались. Солдаты бродили вдоль колонны, озадаченно заглядывали под колеса.
Мне отчетливо вспомнился день, когда Юрка-Ленинградец вышел из камышей, прижимая к груди деревянный ящичек. Ведь и тогда вражеские машины точно так же, без причины, вдруг застыли у моста. Я вспомнил, как Юрка глядел на мост поверх моей головы и не замечал гранаты в моей руке. Вспомнил и ненадолго возникший тогда серебристый мираж... На какое-то мгновение мне стало не по себе, по спине пробежал холодок.
- Скоро они уедут? - спросил я шепотом, хотя немцы не могли меня слышать. - Они... уедут отсюда?
- Никуда они уже не уедут, - тихо ответил Юрка. Он поглядел мне в глаза, подмигнул. Рука его, лежавшая на крышке ящика, дрожала.
Прячась за кустами шиповника, мы побежали в сторону от Казацких могил, оставляя позади дорогу, напуганных немцев, неподвижную автоколонну.
Прошло несколько дней. Степь вокруг нашей Дубравки напоминала свалку железа и стали. На тракте, полукольцом огибавшем село, застыли машины с заглохшими двигателями. Темнели пузатые автоцистерны, тяжелыми глыбами металла давили землю два танка, неподвижно приткнулись к обочине бронетранспортер и четыре мощных тягача, уныло стояли "мерседес" и несколько мотоциклов. Немцы пытались растащить с помощью буксиров неподвижную автоколонну, попавшую в серебристое марево. Подогнали тягачи, прицепили к каждому по несколько грузовиков. Но и тракторы, не одолев километра, окутались почти невидимой дымкой и тоже остановились. Как ни бегали вокруг тягачей солдаты в парусиновых, лоснившихся от масла, мундирах-спецовках, как ни силились оживить двигатели, - тягачи, как и грузовики, вышли из повиновения. Та же участь постигла два танка, что с ревом на полном ходу выскочили из-за Казацких могил. Гитлеровцы, очевидно, решили, что главную, хотя и непонятную опасность, таит в себе сама дорога, создающая мертвую зону для техники. Они сделали попытку выпустить танки со стороны степи. Однако бронированные чудовища, подмяв под себя кусты, и деревья, так и не продвинулись дальше лесополосы. Около суток бились танкисты над моторами, затем, явно перетрусив, бросили машины и укатили на подводе, отобрав ее у какого-то проезжего деда.
Загадочные события, происходившие вблизи затерянного средь приднепровских степей села, судя по всему, не на шутку встревожили фашистов. На легковой машине, сверкавшей никелем и черным лаком, в сопровождении мотоциклистов, через Дубравку проследовали какие-то важные немцы во главе с генералом. Но и генералу, и его охране уже от моста пришлось перейти на пеший ход: все, что двигалось с помощью моторов и горючего, в нашем селе и его окрестностях словно попадало в невидимые сети и не могло вырваться из них.
Дубравка тихо ликовала. Хотя никто не мог понять, что происходит, каждый видел беспомощность гитлеровцев и радовался этому. Самые невероятные слухи передавались из уст в уста. Не восхищался только один человек - Данила Резниченко. Мало того, с каждым днем он становился все более хмурым. А когда за рекой упал и взорвался немецкий самолет, дед Данила стал мрачным как туча.
Никогда не забыть мне тех минут и выражения лица Юрки-Ленинградца... Мы сидели в разбитом старом ветряке, что возвышался за селом, на пригорке, уронив к земле сломанные крылья. Сквозь дыру в крыше виднелось небо и далекие белые облака.
