Роберт Силверберг - Раз солдат, два солдат...
— Может, ты к нему несправедлив, — возразил Ричардсон, — Многие столетия о нем говорят только дурное. Но в нем есть черты, которые меня восхищают.
— Например?
— Напористость. Смелость. Абсолютная уверенность в себе. Обратная сторона жестокости, ее хорошая сторона — это полнейшая преданность своему делу, неприятие любых преград. Можно не одобрять то, что он совершил, но как не восхищаться человеком, который…
— Ладно. — Таннер внезапно почувствовал, что устал от этого проекта. — Делай Писарро. Делай вообще кого хочешь.
Прошли месяцы. Ричардсон в весьма расплывчатых фразах извещал его о том, что дело движется, но особой надежды эти слова не вызывали. И вот сейчас Таннер взирал на самоуверенного Писарро в голокамере и все больше убеждался в том, что Ричардсон добился наконец от программы желаемого результата.
— Выходит, ты его заново создал? Человека, жившего пятьсот лет назад?
— Он умер в тысяча пятьсот сорок первом, — заметил Ричардсон.
— Значит, почти шестьсот.
— Он не похож на предыдущих — это не просто копия известной исторической личности, способная общаться с другими только в пределах того, что предусмотрено программой. Если я не ошибаюсь, то перед нами искусственный интеллект, способный мыслить вполне самостоятельно. Иными словами, он знает больше, чем мы в него вложили. Это весомое достижение! Это качественный скачок, на который мы и нацеливались, когда приступали к делу. Использование одной программы для создания новых, способных на действительно самостоятельные рассуждения. Получилась программа, мыслящая, как Писарро, а не на основе знаний Лy Ричардсона о каком-нибудь историке, который поведал о возможных мыслях, Писарро.
— Вот так, — сказал Таннер.
— А значит, мы получим не только ожидаемое и предсказуемое. Будут неожиданности. Сам знаешь, все познается именно благодаря неожиданностям, непредсказуемым соединениям известных компонентов во что-то совершенно новое. Именно это, сдается мне, нам и удалось получить. Гарри, нам, возможно, удался самый успешный в истории прорыв в сфере искусственного интеллекта!
Таннер задумался. Неужели все так и есть? Неужели у них действительно получилось?
А если получилось…
У него вдруг возникла новая тревожная мысль — гораздо позже, чем следовало бы. Таннер уставился на голографическую фигуру, парящую в центре камеры, на свирепого пожилого мужчину с суровым лицом и холодными жестокими глазами. Что это был за человек? Человек, пожелавший отправиться в Южную Америку в пятьдесят, шестьдесят или сколько-то там лет. Невежественный, безграмотный испанский крестьянин в панцире не по фигуре, с ржавой шпагой, отправившийся завоевывать великую империю с многомиллионным населением, что простиралась на тысячи миль. Таннер задавался вопросом, какому же человеку под силу такая задача.
А сейчас этот человек смотрел на него, и Таннеру было нелегко выдержать неумолимый взгляд Писарро.
Он не выдержал и отвел глаза. Левая нога задрожала. Он с беспокойством повернулся к Ричардсону:
— Посмотри на эти глаза, Лу. Боже, ужас какой-то!
— Знаю. Я сам создавал их по старинным гравюрам.
— Как ты думаешь, он нас видит сейчас? Он на такое способен?
— Гарри, это всего лишь программа.
— Похоже, он понял, что ты увеличил изображение.
Ричардсон пожал плечами и сказал:
— Это очень хорошая программа. Я же говорю, он стал самостоятельным, у него есть воля. Электронный разум. Он мог почувствовать мгновенный скачок напряжения. Но все же его возможности не безграничны. Не думаю, что он может видеть то, что находится за пределами голокамеры. Вот если бы в программу изначально вложили такую возможность… Но такого не было.
— Не думаешь? То есть ты не уверен?
— Гарри, успокойся.
— Этот человек завоевал огромную империю инков, имея под началом всего полсотни солдат.
— По-моему, их было сто пятьдесят.
— Пятьдесят, сто пятьдесят — какая разница? Кто знает, кого ты там создал? А вдруг ты добился даже большего, чем намеревался?
— О чем ты?
— О том, что мне как-то тревожно. Я долго полагал, что эта затея вообще ни к чему не приведет. А туг мне вдруг подумалось, что она может привести к такому, с чем мы не справимся. Мне совершенно не хочется, чтобы какая-нибудь твоя чертова модель выбралась из камеры и принялась завоевывать нас.
Ричардсон повернулся к нему. Он побагровел, но улыбался:
— Гарри, Гарри! Ради бога! Лишь пять минут назад ты думал, что у нас есть только маленькая картинка, да и та не в фокусе. А теперь вдруг ударился в крайность и вообразил, что…
— Я вижу его глаза, Лу. И боюсь, что он тоже видит меня.
— Но у него же нет настоящих глаз! Там, в голокамере, всего лишь демонстрируется графическая программа. У которой, понятное дело, нет зрения. Его глаза начнут видеть, только если я этим займусь. А пока он слеп.
— Но ты можешь сделать так, чтобы он меня увидел?
— Я могу сделать так, чтобы он видел все, что я захочу. Я создал его, Гарри.
— Со свободной волей. Самостоятельного.
— Мы столько времени этим занимаемся, и лишь теперь ты забеспокоился?
— Именно моя голова полетит, если что-то выйдет из-под контроля у вас, техников. Из-за этой его независимости у меня неспокойно на душе.
— Информационные перчатки пока на мне, — заметил Ричардсон. — Одно движение пальца — и он танцует. Помни, в камере не настоящий Писарро. И не монстр Франкенштейна. Это просто модель. Это просто некоторое количество информации, пучок электромагнитных импульсов, и я могу в любой момент вырубить ее.
— Давай.
— Что, вырубить? Но я только начал показывать тебе…
— Выключи его, а потом снова включи, — потребовал Таннер.
— Как хочешь, Гарри, — недовольно отозвался Ричардсон.
Он пошевелил пальцем — и образ Писарро исчез из голокамеры. На секунду в ней взметнулись серые вихри, а потом все заполнила белая дымка. Таннер почувствовал себя виноватым, как будто только что приказал казнить человека в средневековых латах. Ричардсон сделал еще одно движение — в камере вспыхнул свет, и Писарро появился вновь.
— Я просто хотел посмотреть, насколько он независим, — пояснил Таннер. — А вдруг бы он успел тебе помешать и сбежал по какому-то каналу до того, как ты отключил питание.
— Ты что, совсем не понимаешь, как это работает, Гарри?
— Я просто хотел посмотреть, — мрачно повторил Таннер. Й, помолчав, добавил: — Ощущаешь себя Богом?
— Богом?
— Ты вдохнул в него жизнь. Ну, в каком-то смысле жизнь. И наделил его свободной волей. Не к этому ли сводился весь эксперимент? Все твои разговоры о воле и независимости? Ты пытаешься воспроизвести человеческий разум, то есть создать его заново. Самостоятельный разум, способный по-своему реагировать на разные ситуации, — возможно, даже не так, как предполагалось… Да что там! Скорее всего, не так, как предполагалось изначально. Последствия могут оказаться самыми нежелательными и печальными, но ты пошел на риск, как пошел и Господь, наделяя людей свободной волей. Он знал, что наверняка увидит, как воля Его творений принесет много зла…
