Кир Булычев - Утешение
Ларин решил, что у него снова начинается бред – бред начинался раньше, может, час, может, два назад, казалось, что наступило лето и можно остановиться, прилечь отдохнуть и сладко заснуть…
– Леонид Борисович, – сказал человек, похожий на зэка, но не зэк.
Наметанный за долгие жестокие годы глаз Ларина сразу разгадал в нем ряженого человека, лишенного страха – страха замерзнуть, страха попасться охране, страха подохнуть от голода… Встреченный в лесу человек не был голодным, он никогда не был голодным, он не представлял себе, что такое голод, и хоть он был худ и костляв – это была иная худоба и иная костлявость. Сколько можно встретить по лагерям умирающих от голода, но вовсе не худых, а распухших сизощеких доходяг… И главное – он был чисто выбрит.
– Леонид Борисович? – неуверенно повторил встреченный человек.
И тогда Ларин понял, что ему предстало видение, разновидность бреда, ибо здесь не может быть никого, знающего отчество Ларина.
И все же Ларин остановился. И сразу сбился со спасительного счета шагов.
– Простите, что я остановил вас, – сказал Матвей Сергеевич, – но мне нужно сообщить вам нечто очень важное.
– Вы мне кажетесь? – спросил Ларин.
– Ничего подобного! У вас все будет в порядке! У вас все будет в порядке! Я не могу долго оставаться с вами. – Глаза доходяги радостно сияли. – Но я должен сказать, что до шахты остался всего километр и через час вы там будете. И даже пальцы у вас останутся целы. Честное слово, я знаю.
Ларин почувствовал раздражение против этого Луки-утешителя, который сбил его с размеренного шага, могущего спасти в морозной тайге. Какой километр? Неужели еще целый километр? А он так надеялся, что шахта откроется за поворотом.
– Но я о другом! Я о главном! Вы доживете до освобождения!
Ларин пошатнулся под грузом тяжелого рулона с плакатами и пошел дальше.
Человек шел рядом.
– Я не могу вам помочь, – говорил он быстро, будто робея. – Я скоро должен отсюда уйти, но я вам скажу самое главное…
Ларин старался вернуться в привычный спасительный ритм – шаг-секунда-шаг-секунда, – он пошел дальше, скользя по обледенелой тропе. Молодой человек говорил быстро и восторженно:
– Вы выйдете отсюда. Все будет хорошо. Вы женитесь на Лике, вы будете с ней в Париже, слышите – в Париже! Да слушайте меня, я сам видел! Представьте себе – на таможне вас не пускают в Париж. Вы меня слышите? На таможне вас не пускают, а я говорю: это ж Ларин, который написал «Жену президента»! И тогда открываются все ворота! Я не шучу, мне сейчас хочется плакать – сегодня самый трудный день вашей жизни, но ваша жизнь будет долгой и счастливой!
Ползунков скользил, спешил, дыхание сбивалось, а Ларин считал шаги и думал: ну почему эта сука не поможет нести рулон? Он понимал, что этот человек – фантом, рожденный его умирающим воображением, но сердился на него.
За поворотом, далеко впереди, он увидел дымок и копер шахты.
А увидев, забыл о нелепом спутнике.
Человек остался у поворота и кричал вслед:
– А я вас сразу узнал! Вы не отчаивайтесь, я даю честное слово!
Академик Ползунков поднялся на борт вертолета. Следом за ним подняли кабину времени. Он подумал: как странно, прошло больше сорока лет, а мне он показался старым, хотя был моложе меня…
Матвей Сергеевич откинулся назад.
Все в вертолете молчали.
Наконец полковник Минский спросил:
– Перемещение получилось?
– Получилось, – ответил директор.
Он должен был запомнить, думал Матвей Сергеевич. Он не может не запомнить эту встречу. Теперь ему станет легче терпеть лишения. И по мере того, как будут сбываться предсказания незнакомца, он поймет и поверит…
Вернувшись в Москву и вновь включившись в упорную работу, Матвей Сергеевич был счастлив.
Он знал, что если ему выпало сделать в жизни хоть одно доброе дело, то он его сделал.
Он знал, что теперь, пускай с улыбкой, пускай с долей недоверия, Ларин будет вспоминать странного человека на тропе и его предсказания. И пусть не до конца, но все же научится верить в собственное доброе будущее.
Академик Ползунков был счастлив.
…После доклада на правительственной комиссии осунувшийся Ползунков пришел на торжественный вечер «Мемориала» в Дом кино. Ларин увидел его еще до начала и обрадовался.
– Куда вы пропали? – сказал он. – Мне вас не хватает. Я привык к вам.
– Вы говорили, что мое лицо вам знакомо. Вы так и не вспомнили откуда? – спросил академик.
– Нет, не вспомнил. А вы?
– А я вспомнил! – торжественно воскликнул академик.
– Тогда признавайтесь, не томите, мне скоро на сцену.
На Ларине был новый костюм и красный галстук. Наверное, из Парижа.
– Помните ноябрь сорок седьмого года, как вы несли на восьмую шахту плакаты?
– Конечно, помню, – сказал Ларин и взглянул на часы. – Я же об этом написал рассказ. Двое повернули назад и погибли, а я… а меня вела Лика. – Ларин смущенно улыбнулся. Он не любил громких слов.
– Помните человека, которого вы там встретили?
– Где?
– В тайге, в конце пути, недалеко от шахты?
– Если там кто и был, я его не заметил – я считал шаги. Это очень помогает.
– Там был я, – сказал академик. – Я был в ватнике. Я вам рассказал про Париж, про то, как вы будете жить потом… после лагеря.
Зазвенел звонок. Ларину было пора на сцену. Он сразу потерял интерес к собеседнику.
– Вы не можете этого забыть! – Академик готов был заплакать.
– И сколько же вам тогда было лет? – спросил Ларин, делая шаг к сцене. – Два года? Три?
Он засмеялся, махнул рукой и ушел.
