Александр Тюрин - В кругу друзей
«Неужели философ попался? Прямо несчастный случай, – с тревогой подумал Летягин. – Время теряю, да и бутылки „Джонни Уокера“ на дороге все-таки не валяются».
– Что-то слыхал, – отозвался гость, – только звучит немного иначе: «У некоторых есть все».
– И у вас есть все! – наконец проявил эмоции Сергей Петрович, даже Трофим подключился, зарычав.
– Где? – с горькой, как ему показалось, усмешкой вопросил Летягин.
– Оглянитесь, слепец. Соседи, участковые, сослуживцы, начальство, судьи – те, перед кем вы испытываете страх и недоверие – они могут быть в вашей руке.
– Очень приятно вас послушать, – Летягин запил речь Сергея Петровича и снова ощутил приступ дремоты, – но они сильнее меня. Они меня побьют, в переносном, конечно, смысле.
– Пока у них энергии больше, чем у вас, побьют, и в прямом, и в переносном смысле. Причем будут бить вашими же знаниями, вашими мыслями и чувствами. Так что в первую очередь надо отнять у них энергию.
– Цель поставлена четко? Четко, – с подчеркнутой обидой в голосе произнес Летягин, – не хуже, чем с высокой трибуны. В таких случаях спрашивать «а как?» не принято, не дурак же, – и он чокнулся жестом экскаватора с освоившемся за столом Трофимом.
– Мы поможем вам открыть в себе новый принцип существования, – убедительно сказал Сергей Петрович. – Если вы, конечно, не против.
– Я, конечно, за, – поспешил согласиться Летягин, – только мне с Дубиловыми сперва разобраться надо. Узнать, где у них слабое место.
– Там же, где и у остальных. И это вы тоже поймете.
– Но тогда, точно «за», – и Летягин снова чокнулся с Трофимом, икнув от обилия чувств. – Молодец, что не лаешь. Ценю.
– Вот и чудно. Главное, ваше согласие, – с не укрывшимся от Летягина облегчением сказал Сергей Петрович.
– Что ж я, душу продал, а? – мрачно пошутил гость.
– Ну-у, не ожидал, – мягко пожурил Сергей Петрович, – мы же материалисты.
– А что за новый принцип? – вдруг спохватился Летягин. – Уж не воровать ли? Сажать-то по старому принципу будут.
– Нет, воровством это никак не назовешь, – успокоил Сергей Петрович, – скорее, получением своей доли.
– У нас и раньше ничего не было, хотя мамка говорила, что деда раскулачили, пока он сам ходил у соседа шмонать. Вернулся и пшик – даже горшок забрали... Но если вы какой-нибудь должок ввернете, то я не откажусь.
– Вернем, и очень скоро, – с несомненной убежденностью сказал Сергей Петрович, а вы, юноша, кстати, читали Геродота?
– Сергей Петрович, да пес с ним, с Геродотом, – не побаловал ответом Летягин и понял, что мысли начинают спутываться в клубок макарон, а хозяин до сих пор еще ничего толком не объяснил, – что со мной будет? Суд ведь на носу. То есть, извини, Трофим, пес тут ни при чем.
– Сейчас идите домой и ничего не бойтесь, – распорядился Сергей Петрович. Ваша судьба будет устроена.
– Как это можно устроить мою судьбу, если вам даже не известно, что вообще мне надо, – запротестовал Летягин.
– Всем надо одного и того же, – успокоил его Сергей Петрович. – Трофим, помоги товарищу.
– Да какой он мне товарищ, тамбовский волк ему товарищ. – Летягин собрался встать, но это оказалось не просто. Расслабление и дремота превращали все его усилия в какие-то конвульсии.
Он заметил, что Сергей Петрович с брезгливой улыбкой разглядывает его, и рванулся, желая показать инвалиду бойцовский мужской характер. Услышал свой спортивный крик, кресло куда-то испарилось, и перед зрачками возник ворс ковра, в значительном увеличении более похожий на шерсть пещерного медведя, а может и мамонта. Сергей Петрович скомандовал: «Взять», и Георгий едва не завопил снова, но уже от жути, представив клыки Трофима, рвущие в клочья беззащитную задницу. Худшие ожидания, казалось, начали оправдываться, когда рука оказалась в чьих-то плотных тисках. Но тиски всего лишь поставили гостя на четвереньки – Трофим был рядом и услужливо предоставлял спину для опоры. Повиснув на гибриде, как подстреленный боец на санитарке, Летягин заскользил вдоль стенки, а потом вдруг оказался на лестничной площадке один на один с нагло прущей в глаза синей лампой.
Лифт уже давно отключился и видел сны, где летел ввысь без всяких канатов. В итоге, подъем стал таким же тяжелым, как у тех советских альпинистов, что карабкались на Эверест ночью и без кислорода. По дороге, правда, Летягин позволил себе шалость – так яростно плюнул в ворованный дермантин дубиловских дверей, что чуть не упал. Когда он, наконец, добрался до родного пепелища, пот обильно катился со лба, скапливаясь в щетине похожего на мочалку подбородка. «Надо бриться, – внушительно сказал Летягин, заметив себя в зеркале, – и производить благоприятное впечатление». Потом он стал исследовать шею, которая слегка побаливала, и увидел на ней розовую полоску, похожую на след от надавливания. «Я ранен, сестра, может даже убит, – пробормотал он, – но иду снова в бой. Труба зовет.» После чего рухнул на койку.
Среди ночи Летягин проснулся от страшной ломоты в зубах. Поднялся. Щелкнул выключателем. Лампа прощально мигнула и скончалась. «Нет абсолютно надежной техники», – утешился Летягин, затепливая свечу. И снова, как принято у одиноких людей, хотел полюбоваться запущенностью и болезненностью своего отражения в зеркале – чтобы полусознательно пожалеть себя. Он сморгнул несколько раз, пытаясь отогнать плывущие перед глазами красные пятна. Но пятна не желали исчезать. Тогда он вынужден был признать, что у отражения не летягинские черные глаза, а красные, как у Трофима.
Георгий взвесил все и заключил: «Это не криминал. Просто глаза измученного человека. Не голубые же». К тому же надо было срочно понять, почему рот совершенно раскрыт как у дебила, и закрыть его не удается. Тщательный осмотр вызвал шоковое состояние. То, что вначале показалось бликами от нервного огонька свечи, было клыками, спускающимися из верхней челюсти сантиметра на два вниз. Хорошие такие клыки, белые, без малейших признаков кариеса. Из нижней челюсти, как сталагмиты к сталактитам, стремилась вверх пара других клыков, правда, покороче, тянущих сантиметра на полтора. Как и любой молодой человек, Летягин попытался для начала спрятать свой конфуз. Поворочав челюстями, кое-что удалось выправить. Верхние клыки оказались хорошо подогнаны к нижним. В конце концов, оттопыренная верхняя губа совершенно скрыла столь неожиданно появившийся атавизм – однако, общее выражение лица оставалось до неприличия глупым. К тому же начали обозначаться и другие изменения – нижняя челюсть потянулась вперед, глотка стала сужаться, волосы поднялись по стойке «смирно», щеки таяли, обозначая благородный размер носа.
