Аскольд Якубовский - Черная Фиола
- Значит... - начал Жогин.
- Я принял волну вашей боли и поспешил на помощь. Ваш ум...
- Но я делал одни глупости, - сказал Жогин, не открывая рта.
- Зато видите границы вашего разума. Это дано немногим.
Голова Жогина шла кругом.
- Идите к нам! Мы дадим вам могущество и... планету. Вы создадите на ней жизнь, как представляете ее себе. А потом наблюдение, познание - тысячи лет подряд.
Блистающий Шар втолковывал:
- Есть высшее счастье - мыслить, есть высшее наслаждение - познавать, высший отдых - созерцание. Смотрите на меня, смотрите. Пристально! Слышите?
И Жогин услышал: звучала музыка. В строго выверенных, холодных аккордах чувствовалось великое знание. Жогин слушал (и видел?): рождались и умирали миры. Он созерцал их столкновение и разрушение, наблюдал полет атомных частиц, рассеянных звездными взрывами.
Многое увиделось ему. Нахлынувшее знание давило. Он расслабился и прилег в кресле.
Прикрыл глаза. Но в мозг по-прежнему рвался грохот миров. "Это невыносимо, это невозможно, я сойду с ума! Пощади..."
Блистающий Шар телепатировал:
"Я научу тебя делу богов, покажу интересный опыт. Ты оттолкнешься от него и пойдешь далее. Мы подлетаем к Черной Фиоле". 8
- На посадку!
Киборг сказал команду вслух, и ракета изменила путь. Жогин страшно потяжелел. Блистающий Шар каплей ртути повис на магнитном держателе. Перегрузка...
Жогину казалось: он умирает, уже умер. Он видел: поднимается ему навстречу другой Жогин, с пустыми глазницами, с жутким оскалом.
Ракета повернулась - нацелилась - устремилась... Казалось, неостановленная, она бы пробила планету насквозь. Но загрохотали тормозные двигатели.
Жогина прижало к креслу, ребра его трещали. Удар!
- А-а! - кричал Жогин.
Посадка кончилась. Блистающий Шар раскачивался на держателе: туда, сюда, туда-сюда... Жогин кое-как добрался до него. Увидел себя - бледен, из прокушенной губы текла кровь. С тревогой поглядел на угасший Шар. "Погиб? Тогда мне смерть в этой непонятной ракете".
- Что? Что с вами? - спрашивал он. Оказалось, Блистающий Шар подзаряжался, воткнув в бок гибкий проводник.
- При моей аварии вами займется мой дубль, - сообщил он и замолчал, всасывая энергию.
Жогин растерянно огляделся:
- Дубль? Где он?
Будто в зеркале висел, качался туда-сюда другой Блистающий Шар... Но устал Жогин от этого - от блеска, странных разговоров. Ему хотелось вдавить каблуки в землю, пусть чужую, смотреть в небо.
Должно быть на планете небо!.. В ракете и дышать-то приходится каким-то пустым воздухом, не разберешь, жив ты или давно мертв.
Вдохнуть бы настоящий - густой, влажный, сытный воздух. Закурив, неторопливо думать.
Или, сбрасывая пепел с сигареты, стоять и щуриться на чужую, малопонятную жизнь.
- Черная Фиола, - вдруг заговорил Блистающий Шар. - Своеобразие жизни и ваш урок.
Он защелкал чем-то в себе. Смеялся?
- Создана богом Иохимом Залесски, коллегой. На моей памяти сменилось тридцать поколений. По-моему, эта живая плесень оскорбляет производительные силы планеты, но Иохиму она была чем-то дорога... 9
Жогин - ощупью - разобрал рюкзак.
В нем нашел килограмма два или три ржаных сухарей, полкило кускового сахара и большой кусок свиного сала, присыпанного красным перцем. Калории были, вода тоже - совсем рядом колотилась тонкая струйка и растекалась по камням на расстоянии откинутой руки. Эту воду можно было брать: смачивать платок и сосать его.
Непривычное становилось привычным.
Например, Жогин ясно слышал частую дробь падающих корпускул света. Звук их ударов был разный: мягкий от шепчущих листьев, упругий и резкий при ударах о камни.
Корпускулы в холода били слабо, а в пасмурную погоду сыпались, будто мягкие воздушные пузырьки. Ночью же, падая с далеких звезд и приобретя космический разгон, они кололи...
Жогин вздрагивал и ежился. В глазах мелькали красные полосы. Казалось, что он бежит вдоль бесконечного палисадника, гремя по нему палкой.
...Он звал Черную собаку.
Та подходила к нему - с подозрением, с загадом в глазах. Жогин с завистью видел ее лапы, твердо стоящие на земле. Он поднимал взгляд выше, скользил им по черной шерсти с блеском серебристых ворсинок. Они, если пристально глядеть, обращалась в иглы, летели в глаза.
Даже хотелось закрыть их ладонями.
Черный пес, чернота... Сначала, шерстисто-мягкая, она становилась неотвратимо бездонной и получала угрожающие качества. Вот надвинулась, глотнула его. Жогин едва удержал вскрик и падал, падал вниз, в раздвинувшуюся щель. В ней горели синие свечечки.
Спасаясь, Жогин отворачивал глаза - и снова лежал в камнях. Минуты (или часы) покоя, и снова рвался к нему сошедший с ума внешний мир.
Тогда скалы бешено накатывались, грозя раздавить, а хвоя метала в него зеленые стрелы. Потом, в коротком взрыве, все рассыпалось на частицы. "Атомы", - догадывался Жогин.
Когда мир успокаивался, подступали заботы жизни: приходилось создавать жилище и заботиться о питании. Жогин не мог отползти в сторону, в сосны, не мог развести костер. Потихоньку он сгребал к себе мох. Тот отрывался от камней легко, но с глуховатым, едва слышным хрипом.
...В конце концов Жогину удалось создать вокруг себя примитивную, но годную к жизни среду. Но пугали одиночество и собака.
Черный пес сидел против Жогина. Склонив голову набок, он всматривался в него. Пес был стар, для охоты не годился и жил около экспедиции, был спутником (и сторожем) много лет подряд.
Он бывал и в исчезнувших экспедициях, но сам всегда возвращался.
Жогин с тревогой смотрел на Черного. Видел: пес что-то решает. "Предаст, думал Жогин. - Бросит". И кормил его сахаром.
Пес смотрел. По временам золотые его глаза Жогину казались двумя лунами, плававшими в темноте.
Иногда пес уходил на охоту. Если он задерживался, Жогина посещали гости. Однажды прилетел и покружился шмель, что для этого холодного места было удивительным. Другой раз прополз жук-дровосек с пребольшими усами. Слышались мышиные шажки, со своими резкими вскриками прилетала кедровка. Приходили бурундуки. Как-то с горной тропы на него долго глядела лисица - рыжая. 10
Общий дом, где они жили с Петром, был старый, имел громадный чердак. Там жило много насекомых. Например, в доме проживал сверчок. Днем он спал, но всю ночь шатался по длинному коридору и сверчал, сверчал, сверчал.
Казалось, деревянный огромный дом обрел голос.
Когда временами все с остервенением набрасывались с ядовитыми жидкостями и порошками на тараканов, Жогин отлавливал сверчка и держал его в спичечном коробке. Он ему нравился: славный парень, рассеянный мечтатель в мире насекомых...
Вечно он шлепался в ведра с водой, и его приходилось спасать - без его ночного звона дом был противен Жогину.
