Александр Казанцев - Завещание Нильса Бора
Я посмотрел на оживленное лицо лейтенанта, потом на его нехитрое "наглядное пособие".
И тут вбежал связной, совсем еще мальчик, с круглыми глазами, в нахлобученной на лоб пилотке.
Немцы начали танковую атаку.
Я почему-то подумал об Архимеде, который что-то чертил на песке, когда в его родной город ворвались вражеские воины. Римлянин, не желая ждать, пока "безумец" закончит свои вычисления, убил его.
Мы с лейтенантом поспешили на свои места.
С моего наблюдательного пункта был виден только холмик, за которым укрылась противотанковая батарея лейтенанта Ильина.
Керченский полуостров - голая бугристая степь. С вершины холма можно было разглядеть нефтяные баки на окраине Феодосии. Нигде не было ни кустика, ни дерева. Солдаты вгрызались в землю, используя каждую складку местности.
Немецкие танки грозно спускались с пологого холма.
Батарея Ильина открыла огонь. Головной танк остановился. Из него повалил клубами, стелясь над землей, черный дым.
Остальные танки, обнаружив теперь противотанковые пушки, ринулись на них, стреляя из орудий.
Запылал второй танк. Еще один остановился с поврежденными гусеницами. Я не знал, что делается у Ильина, но видел, что через холм к нему переваливают два вражеских танка. Они сомнут батарею гусеницами! Уцелеет ли мой физик?
И тут сухопутная торпеда, похожая на крохотную танкетку, выпрыгнула из канонира и устремилась к первому танку, круто взбираясь на холм.
Из танка заметили ее, но, вероятно, не поняли, что это такое. На всякий случай дали по ней очередь из пулемета. Должно быть, пули накоротко замкнули обмотку одного из электромоторов. Другой продолжал работать, и танкетка побежала по дуге, обходя танк.
Тогда вылетела вторая торпеда, управляемая Печниковым. Танк был слишком близко от нее, чтобы увернуться. Фонтан огня и дыма с грохотом метнулся как-то вбок. Когда дым рассеялся, мы увидели, что у танка разворочена броня.
Немецкие танки, несмотря на потери, продолжали лезть на позицию батареи Ильина.
Возможно, что взрыв нашей торпеды воодушевил артиллеристов. Они возобновили стрельбу. Еще один танк вспыхнул.
Остальные повернули в сторону, попытались было прорваться в другом месте, но там тоже наткнулись на огонь противотанковых орудий. Тогда они поползли обратно.
Наступила минута передышки.
Я беспокоился за Ильина и стал пробираться от своего наблюдательного пункта по окопам к противотанковой батарее. Тревога моя была не напрасной. Из всех пушек батареи уцелела только одна. Артиллеристы выкатили ее из укрытия для стрельбы прямой наводкой. Лейтенанта около них не было.
Я подошел к другой пушке, разбитой снарядом. У колеса лафета на одном колене стояла девушка-санинструктор. Ее расстегнутая сумка с красным крестом лежала на траве.
Да, артиллерийский лейтенант, физик, лежал здесь, рядом с двумя убитыми солдатами. Он был еще жив. Его положили на носилки, чтобы отправить в медсанбат.
Я заглянул в глаза раненого. Он смотрел на меня, силясь что-то сказать. Губы его беззвучно шевелились.
Лейтенанта унесли, убитых оттащили. Рядом с уцелевшей пушкой появились еще две. Около них стоял уже другой лейтенант, высокий, худой, совсем юный. Он нервно потирал подбородок и старался говорить строгим голосом.
Я хотел вернуться на свой наблюдательный пункт, но меня вызвал командир дивизии.
Он гневно метался по блиндажу и размахивал руками. Увидев меня, полковник закричал:
- Сейчас же грузи свои торпеды. Отступать к переправе!
- Как отступать? - опешил я.
- Не рассуждать! - рявкнул полковник, багровея. Это был уже совсем не тот человек, который беседовал вчера с Павленко о его романе "На востоке". Расстреляю! Немцам свою технику хочешь оставить?
Я понял, что дело плохо. Полковник, очевидно, с болью в сердце выполнял чей-то приказ.
Я выбежал от него и бросился к блиндажу, где провел ночь. Он был совсем близко.
Не отдавая отчета в том, что делаю, я нагнулся над необструганным столом и, засветив электрический фонарик, переписал набросанные лейтенантом-физиком цифры. Увидев ободок артиллерийского снаряда с засохшими шариками хлеба, я механически сунул его в карман.
Потом я забыл об этом.
Нет ничего горше отступления, когда противника только что отбили, когда он не виден и все-таки грозит откуда-то, прорвавшись в неведомом месте.
Прошел дождь, дорогу развезло. На ногах налипали пуды глины.
Мы отступали до самого Керченского пролива. Оставшиеся торпеды и наш танк-электростанцию пришлось взорвать...
Больно говорить, как мы переправлялись через пролив. Не об этом должен быть мой рассказ. Могу только сказать, что переправлялись кто как мог: на лодках, на плотах, счастливцы - на рыбачьих суденышках. Пропустив несколько катеров, мы наконец попали на один из них... Но немецкий самолет потопил его... И мне пришлось вместе со своими товарищами добираться до таманского берега вплавь.
Здесь был словно другой мир. Звенели цикады, не слышно было взрывов, стонов, криков... Тихо шуршали о гальку ленивые волны. Светило яркое солнце, но у меня зуб на зуб не попадал.
По примеру других я разделся и разложил сушиться свое мокрое обмундирование.
Было странно лежать на песке, греться на солнце, будто на пляже, когда на том берегу был сущий ад.
Я расправил лежавшую на камнях гимнастерку и обнаружил в кармане ободок с размякшим хлебом. Я тотчас схватил брюки и нашел в них мокрую тетрадь, в которую переписал в блиндаже цифры.
Я не знал, удалось ли всем госпиталям переправиться через пролив, остался ли жив мой собеседник.
Когда в конце войны я снова был на фронте и входил с передовыми частями в освобожденную Вену, бои на Керченском полуострове казались туманным сном.
А после встречи с Нильсом Бором они мне и в самом деле приснились, конечно из-за "безумной" идеи лейтенанта-физика.
У меня есть знакомые физики.
Теперь, пусть и с опозданием, я все же решился рассказать им о том, что узнал в блиндаже.
Меня выслушали вежливо, но с улыбкой, потом объяснили, что представления о структуре микрочастиц, высказанные мне за час до боя неизвестным лейтенантом, - жалкое вульгаризаторство. Современные авторитеты не оставляют места для "наглядных моделей" элементарных частиц. Они требуются только тем, кто не владеет математическим аппаратом, прекрасно выражающим все микроявления.
Несколько сконфуженный, я ушел.
Тот лейтенант, решил я, очевидно, погиб, потому что никто из знакомых мне физиков не мог вспомнить его выступлений в печати. В физике торжествовало представление, что микрочастица - это точка, познать которую в ее воображаемой структуре просто нельзя. Досадно, но удобно.
