Ирина Белояр - Уайтбол
— Ты, шеф, главное — не забудь, куда собирался, — так же вполголоса ответил Шурик, и, не теряя ни секунды, двинул за Наташей разгружать ящики.
Через двадцать минут, полюбовавшись в окошко на две уменьшающиеся фигурки на поляне, я наклонился к Сереге и, перекрывая стрекозлиный визг, спросил:
— Студентки на станции есть еще?
— Есть, — кивнул он, помолчал и съехидничал:
— Только самая красивая Шурке досталась.
— Некрасивых женщин не бывает.
Парень закатил глаза к потолку:
— Тогда — Нина Александровна.
Представилась кадровичка Нина Александровна: с меня ростом и с голосом, по тембру напоминающим иерихонскую трубу…
— Один-ноль. Это — без меня, пожалуй.
— Тоже хочу в отпуск, — сообщил пилот. — Но у меня — нескоро. Планы есть?
— Есть.
— На море? В столицу?
— В третью столицу.
— Это неинтересно.
— Посмотрим.
…Зеленое море шевелилось внизу. Зеленое море казалось пойманным в силок. Казалось — хочется ему вытянуться в реку и течь вверх. Куда-то к нам, а потом — выше… Я потрогал в кармане шуршащий пакет. Зря я это взял, на самом деле. Придется воздержаться, по крайней мере — первое время. Посмотреть, что день грядущий… Смалодушничал, вообще не нужно было брать. Приспичит — на месте найду, небось, не на северный полюс отправляюсь… ладно, чего теперь.
Когда ж я выбирался отсюда? Дальше станции уж лет семь не вылезал, и на станцию последний раз — три года назад. Тогда не до травы было и не до девчонок…
«— …Ты не виноват.
— Знаю».
Но я еще одно знаю: хоть застрелись — не убедишь себя в том, что ты не господь-бог. И не провидец.
Молния попала в сарай. А в сарае возился Илюшка — сезонник, студент. Антенну какую-то навороченную собирал, Кулибин доморощенный…
В тот день было как вчера: я промок в лесу, развел костер. В пылающей реке барахталась птица с человеческими глазами. А когда вернулся — на поляне орущий стрекозел, носилки и Шурик зеленее травы.
Потом — станционная клиника и идиотская двухчасовая надежда на чудо.
«— …Миша, завтра родители парня приедут. Но тебе необязательно…
— Обязательно».
Три года мы с Шуркой не заводили речь про сезонных рабочих. И вот вчера опять гроза, птица в огненной реке, а сегодня — студентка эта… к черту. Я улетаю и беду с собой уношу…
— Шур, как слышно?
— Плохо. Чего тебе?
— Ты… пригляди там за барышней.
— Что?
— Повнимательней с новой сотрудницей.
— Шеф, кого ты лечишь?..
— До связи.
— Отдыхай спокойно. Все будет в порядке.
Отбой.
Внизу показались игрушечные постройки станции.
«Город циклопов»
Что думает второй пилот Серега — его личное дело, а я люблю Среднеросск. Всегда любил.
В самый первый раз приехал сюда с родителями.
Тогда и я, и город были неприлично молоды: мне только-только исполнилось пять лет, а он едва перевалил за пятьсот тысяч жителей. Сейчас это — громада в несколько миллионов, не считая приезжих. Да и я давно уже не так обаятелен, как во времена неприличной молодости.
Конечно, пятьсот тысяч — ужасно круто по сравнению с масштабами районного городка, в котором мне довелось родиться и вырасти. Но тогда я еще не понимал таких чисел, они ровным счетом ничего не значили. Помню только: стоял у окошка в коридоре, состав шел через парк, примыкающий к вокзалу с запада (про запад я, естественно, тоже еще не знал), а деревья вдоль полотна дразнились разноцветными фонариками — был канун какого-то праздника, Дня города, кажется.
Ехали в купе «домашнего» поезда: мама работала проводницей на линии Москва — Среднеросск. Всего два часа пути (если на электричке — три), но родители почему-то боялись, что и это станет для ребенка слишком тяжелым испытанием. В следующих поездках время пролетало мгновенно — я полюбил стук колес и убегающие назад картинки за окнами. В дороге ты действительно свободен и живешь настоящим. Ничего другого не остается: прошлого уже нет, будущего — еще нет. Непринципиально: идешь, едешь или летишь. Дорога — отсечка. Время между временем. Кто-то внутри тебя подводит итоги и строит планы, но ты не участвуешь в этом, поскольку принадлежишь другой вселенной — той, которая проплывает за окнами, иллюминаторами, или просто неспешно шагает тебе навстречу. Неуловимая другая вселенная, которая не существует и не может существовать в статике. Фигня, что это от тебя зависит. Что можно тормознуть в любой точке пути. Тормознуть-то можно, но тогда это окажется всего лишь еще одна точка обычного мира.
Когда я впервые почувствовал прикосновение параллельной вселенной? Может, в пять лет отроду и почувствовал — глядя на убегающие, синеватые в сумерках, деревья за окном и разноцветные огоньки, разбросанные по стволам и кронам.
Потом был вокзал, такси и такой же как парк вдоль полотна — весь в разноцветных лампочках — Среднеросск. Но я тогда уже клевал носом.
Проснулся утром в квартире родственников, перманентно возбужденных тем, что наконец удалось купить жилье в приличном городе. «Задумайся, Ника, это тебе не ваше Прибрежное!» — то и дело восклицала по поводу и без повода зануда-тетка, мамина сестра. Но фиг с ней, с теткой, это неважно. Важно, что чуть ли не в каждой подворотне работали мини-комплексы аттракционов, по улицам ходили артисты в костюмах персонажей наших и американских мультиков, а по небу летали в огромном количестве надувные шары и дирижабли. Наверно, для взрослых тоже что-то было, но я этого не помню.
Когда произносят «Среднеросск», в памяти возникает дирижабль, висящий в небе среди ворон и надувных шариков.
С тех пор я много раз сюда приезжал. Сначала — с родителями, потом — с друзьями. В целях профориентации и просто оторваться. После школы учился здесь, в Центральном естественно-научном колледже — это было ужасно круто и обеспечивало чуть ли не беспрепятственное поступление в несколько серьезных вузов, включая Московский университет. Только потом оценил, каких денег стоило родителям мое пребывание в этом колледже. Слава богу, не зря: в универе я уже оказался на правах честного умника, а не хорошо финансируемого дегенерата.
Москву я тоже помню, но плохо: тот период моей жизни больше всего пострадал от амнезии. Когда смотрю телевизор или фотографии, узнаю многие места: вот здесь был, и здесь тоже был… но в целом воспоминания о студенческой жизни — стихийно сваленные в кучу разрозненные картинки, серо-черные почему-то. И дело тут, наверно, не в самом городе — хотя он вспоминается мне неуютным и агрессивным, чем-то похожим на огромную космическую окраину со свалкой погасших звезд и погибших планет, кишащую попрошайками и отморозками. И не в университетской жизни — нервной и дерганной по сравнению с учебой в колледже, сухой, взрослой — но не лишенной нормальных студенческих загулов и развлечений.
