Тимур Литовченко - Мотя
То есть, это была невысокого роста женщина, тоже кое-как одетая (из чего можно было заключить, что как и Мотю с отцом, ее расстреливали наспех в одной из последних партий) и тоже перепачканная кровью. Познакомились. Оказалось, что женщину зовут Диной, что у нее повреждена правая рука. В отличие от Моти, у тети Дины в городе осталась семья: муж-русский и двое детей, поэтому она предложила выбираться из яра вместе, а потом... короче, потом поможет муж или его родственники. Спрячут и не выдадут.
Мотя вздохнул с облегчением. Почувствовав себя на этом свете в полном одиночестве, он страшно боялся всего: этого жуткого места, трупов на дне оврага, полицаев, немцев, овчарок, темноты... И, конечно же, одиночества. А тут вдруг - взрослая тетенька рядом. Не знавший, что такое материнское тепло, рядом с тетей Диной Мотя чувствовал себя легко, уверенно и главное спокойно. Правда, выбраться этой же ночью из яра не удалось. Пришлось на рассвете спрятаться в кусты, еще и присыпав друг дружку для маскировки песком. И день напролет слушать стрекотание пулемета на краю обрыва, предсмертные крики и стоны.
Во второй половине дня Мотя с ужасом заметил, что тетя Дина начинает время от времени впадать в забытье. Ему стало страшно. Тем более, что вместе с одиночеством навалились воспоминания о последних минутах перед расстрелом и о странном поведении помешавшегося отца. Мотя совершенно не понимал, в чем тут дело и почему папа Веня, обычно такой идейный и рациональный, столь неожиданно обезумел. Правда, именно благодаря этому безумию Мотя и выжил, но все же...
А ведь, с другой стороны, отец говорил именно об этом: "Абрахам хотел принести Ицхака в жертву, но тот все равно уцелел, вот какой смысл..." А потом поднял Мотю над головой и взмолился Богу: "Прими в жертву единственного любимого сына моего..."
Отец никогда так не делал, более того - всегда ругался по поводу слепого религиозного фанатизма с дедушкой Ициком.
А Ицик - это, оказывается, Ицхак.
И Мотю должны были назвать в его честь...
"Прими сына моего Ицхака.."
Мальчик не понимал всего этого. Не понимал, о каком смысле говорил папа Веня. Но это были его последние в жизни слова. Последний, совершенно безумный, неестественный поступок. И вот Мотя жив. Благодаря безумству отца. Так что какой-то смысл должен быть во всем этом.
Непременно должен быть...
Но только как докопаться до смысла ему - маленькому мальчику?!
А между тем, тетя Дина все чаще забывалась. И даже начинала слегка постанывать, чем вполне могла привлечь чье-нибудь внимание...
Но, к счастью, все обошлось: с наступлением темноты Мотя, уже потерявший надежду на лучше, растормошил сомлевшую тетю Дину, вывел ее из забытья, и они поползли дальше. Теперь беглецы до некоторой степени поменялись ролями: сейчас тетя Дина больше нуждалась в поддержке Моти, чем он в ее защите.
Да, Мотя по-прежнему оставался ребенком, маленьким мальчиком, который до войны закончил всего лишь первый класс. И все же день, проведенный наедине с ужасными воспоминаниями и пугающими мыслями, не прошел для него бесследно. Мотя чувствовал, что раз уж папа Веня поступил перед смертью так, как не поступил бы никогда в жизни, то это что-то означает.
Это все не зря - вот как! И смысл во всем, что произошло с ними, действительно есть. Маленькому мальчику не понять, в чем именно здесь смысл. Ни за что не понять.
Но это и не нужно. Главное - он не погиб да еще и тетю Дину встретил. Так что теперь - не отступаться ни в коем случае!
Спастись!
Жить!..
Теперь уже Мотя полз впереди, разведывал дорогу, и если все было в порядке, подавал условный знак (тряс кустами) - тогда тетя Дина ползла к нему. А он чувствовал себя настоящим взрослым мужчиной, который должен беречь и охранять женщину, вести ее за собой - по крайней мере, так учил папа Веня.
И когда выскочив за очередной бугорок, Мотя увидел сидящих вокруг костерка немцев, то даже не подумал спасаться. Он просто закричал изо всех сил:
- Тетя, не ходите сюда: здесь немцы!..
Что-то обожгло живот, разорвалось там ужасной болью, и Мотя упал навзничь, безумно счастливый тем, что поступил совершенно правильно, даже не успев подумать как следует. В этом смысл: покойная бабуле Дора говорила, что живет для него; папа Веня тоже жил для него - потому и поднял над пулями. (И никакой он не сумасшедший - ни капельки!) А вот теперь Мотя поймал и принял пули, предназначенные сразу для него и для тети Дины, на себя одного.
И это правильно...
* * *
Кто сказал, что жертва Абрахама, о которой напоминают евреям каждый Рош га-Шана, была лишена всякого смысла?!
Без этого примера папа Веня ни за что не догадался бы "принести в жертву" на кромке обрыва Бабьего Яра своего любимого единственного сына Мотю, которого на самом деле должны были назвать в честь дедушки - Ициком.
Без примера отца Мотя не принес бы в жертву себя, в одиночку поймав предназначенные двоим немецкие пули.
Без жертвы Моти та самая тетя Дина ни за что не выбралась бы из Бабьего Яра!
А надо заметить, тетя Дина - это не кто иная, как Дина Мироновна Проничева - единственная уцелевшая еврейка из тех, кого расстреливали в Бабьем Яру 29-30 сентября 1941 года. Не уцелей она - некому было бы обличить нацистских палачей на Нюрнбергском процессе.
* * *
Так как же?.. Кто-то еще говорит, что поступок Абрахама не имеет абсолютно никакого смысла?! Ведь смысл происходящего ясно понял и скромный школьный учитель, и его сын Мотя. А поняв - совершили. И после присоединились к своим праотцам - Абрахаму, Ицхаку и Якову-Израилю...
Впрочем, можете верить во все это, а можете не верить: мидраш - штука хитрая, и верить в него совершенно необязательно.
