Песах Амнуэль - Убийца в белом халате
Все шло к развязке. Я долго думал над тем, был ли такой финал неизбежен. Наверное, нет. Могло быть иначе. Но случилось то, что случилось. Тем более, что ответа от рава Райхмана Алекс Рискинд так и не дождался, и все моральные и нравственные проблемы вынужден был решать сам. В прежние времена он мог бы довериться Элине, но сейчас? Элина перешла жить к любовнику, забрав с собой сына, который успел за эти годы подрасти настолько, что уже понимал: от такого папочки, как Алекс, хороших игрушек не дождешься.
К осени 2022 года в «магнитной люльке» уживались души трехсот девяносто девяти детей в возрасте от нуля до трех лет. Физический возраст был, конечно, совершенно условен, ибо души бессмертны. Еще одна душа, и можно было бы отметить круглое число. Не довелось.
Хава Шпрингер, 32 лет, будущая жертва убийцы в белом халате, была потенциальной матерью двух безымянных душ. Она была классическим примером ветреницы, замечательно описанной Мопассаном, Бальзаком и — если говорить о русской прозе — Лимоновым. Детей на не любила. Нет, это слишком мягко она их терпеть не могла. Ни чужих, ни, тем более, своих, которых у нее по этой причине никогда и не было. Другое дело — мужчины. Нет, господа, напрасно все-таки Творец совместил два процесса, предварив рождение сексом. В конце концов, некоторые размножаются почкованием, и ничего — не вымирают.
В России, кстати, Хаву называли Раей. Об этом Алексу сказала одна из безымянных душ, это была девочка, от которой Хава-Рая избавилась, даже на минуту не задумавшись, какое имя могла бы дать ребенку при рождении. В отличие от прочих, две души, матерью которых не стала Хава, были дебильны, насколько может быть дебильной нематериальная структура. Они едва могли разговаривать. Они почти ничего не понимали. Они все время парили под потолком, не вступая в дискуссии о строении Вселенной, и с видимым усилием отвечали на вопросы. Их было жаль до смерти. Ну и что толку? Алекс умел лечить тело — этому его научили в медицинском институте. Лечить душу он не мог. Вылечить такую душу не смог бы никакой психиатр. И никакой раввин.
«Убивать надо таких женщин», — думал Алекс. Он вовсе не имел в виду физическое убийство. Он просто был зол. Он страдал. И можно его понять.
В тот день, когда должен был родиться четырехсотый обитатель «магнитной колыбели», Алекс отправился, как обычно, в «Хадасу» присутствовать на операции и спасти еще одну неродившуюся жизнь. В гинекологическом кресле сидела Хава Шпрингер, 32 лет, вполне довольная жизнью. Предстоящая процедура была для нее не первой и, как она думала, не последней, о двух своих потенциальных детях, чьи души парили под потолком в странном Институте для безработных олим, она, естественно, не знала.
А Рискинд знал. Он провел бессонную ночь, пытаясь хоть что-то понять из беспрерывных причитаний двух хавиных потенциальных детей. Не сумел. Он увидел Хаву и понял, что сейчас еще одно нежеланное дитя лишится физической сути. И значит, скоро еще одна безымянная душа станет биться о невидимые для всех стены «магнитной колыбели».
Вечно…
Это было двойственное состояние. Конечно, аффект. Но, с другой стороны, Алекс Рискинд прекрасно понимал, что делает. Он вытащил пистолет, который носил, как и все жители Иерусалима после печально известной трагедии у Машбира. На глазах у ничего не понявших врачей он приставил ствол к виску женщины и нажал на спуск.
Что страшнее — лишить жизни или лишить души?
В газетах писали, что Алекс Рискинд находился в невменяемом состоянии из-за измены жены, отсутствия работы и из-за того, что правительство Израиля не думает решать проблему новых репатриантов. И в этом есть доля правды. Но не главная. Впрочем, если бы судьи знали о «магнитной колыбели», разве приговор был бы иным? Нет. Закон есть закон.
Прежде чем опубликовать эту главу моей «Истории Израиля», я посетил Институт в Рехавии. Видел компьютер, видел некий прибор, похожий на небольшое корыто, заполненное микросхемами. Корыто было отключено от сети. Душ, парящих под потолком или плавающих в «магнитной колыбели», я, естественно, не увидел. Я не знаю, что стало с младенцами. Что вообще происходит с душой, если она никому не нужна? Как говорил Евгений Брун, «не телом единым жив человек»…
