Роберт Силверберг - Танец Солнца
Возвращается коптер, и они находят тебя, и ты не сопротивляешься, когда тебя втаскивают внутрь. Ты недоступен ни боли, ни горечи. Спокойно ты разъясняешь свои действия, рассказываешь, что ты узнал, и почему именно нельзя уничтожать этот народ. Ты описываешь растения, которые ел, их действие на организм, и когда ты заговариваешь о волшебном синтезе - о текстуре ветра, звучании облаков и тембре солнечного света, - они кивают и улыбаются, уговаривают не волноваться, говоря, что сейчас все будет хорошо, а затем что-то ледяное прижимается к твоей руке, такое ледяное, что ты ощущаешь его скорее как пронзительный звон, и дейнотоксикант вливается в твою вену, и экстаз покидает тебя, оставляя опустошенность и печаль.
Он говорит: - Да разве мы способны извлечь урок из чего бы то ни было? Мы волочим за собой в космос всю грязь. Стираем с лица Земли армян, уничтожаем евреев, тасманийцев, индейцев, убиваем каждого, кто стоит на нашем пути, а потом приходим сюда и тут продолжаем заниматься теми же омерзительными убийствами. Вы же не были со мной в прерии. Вы не танцевали с ними. Вы не знаете, как богата и сложна культура жрунов. Позвольте, я расскажу вам об их племенной структуре. Она необычайно сложна - начать с того, что в ней семь уровней матримониальных отношений, да еще экзогенный фактор, который требует... Эллен говорит мягко: - Том, милый, никто же не собирается причинять жрунам вред. - А религия! - торопится он. - Девять богов, каждый из которых есть одна из ипостасей единого бога. Святость и греховность почитаются в равной степени. У них есть гимны, молитвы, теология. И мы - эмиссары бога греха... - Мы же не убиваем их, - говорит Майклсон. - Неужели ты этого не понимаешь, Том? Все это - порождение твоей фантааии. Ты одурманен наркотиками, но мы скоро снимем их действие. Ты снова будешь нормален, Том. И все увидишь в правильном ракурсе... - Фантазия! - восклицает он с горечью. - Сны наркомана? Я же стоял там и видел, как вы сбрасывали драже. Видел, как они умирают, как тают прямо на глазах. Мне это не пригрезилось. - Как нам убедить тебя? - серьезно говорит Чанг. - Как заставить поверить? Может, если мы пролетим с тобою на коптере над страной жрунов, и ты увидишь те бесконечные стада, которые ее населяют... - Ну, а сколько миллионов уже уничтожено? - твердит он. Они настаивают, что он ошибается. Эллен снова повторяет, что никто не собирается причинять жрунам вред. - Это же научная экспедиция, Том. Мы здесь только для того, чтобы изучать их. Нанесение ущерба разумным формам жизни противоречит нашим принципам. - Значит вы признаете, что они разумны? - Разумеется. Никто в этом и не сомневался. - Тогда почему вы разбрасываете драже? - спрашивает он. - Зачем эта бойня? - Нет никакой бойни, Том, - говорит Эллен. Она берет его руку в прохладные ладони. - Верь нам. Верь. Он отвечает горько: - Если вы хотите, чтобы я верил вам, то почему бы не поступить так, как это делается обычно? Почему не взять машину мозговой цензуры и не пустить ее в ход? Вы же не можете одной своей болтовней заставить меня забыть то, что я видел собственными глазами! - Но ты же все время был под действием наркотиков, Том, - говорит Майклсон. - Но я же никогда не принимал наркотиков! За исключением тех, что съел во время танцев в прерии, но ведь это было уже после убийств, длившихся недели за неделями. Или вы хотите сказать, что это был ретроспективный бред? - Нет, Том, - убеждает Шварц. - Все это время у тебя были галлюцинации. Это часть твоего лечения, твоей реконструкции. Ты прибыл сюда с бредом, запрограммированным врачами. - Это невозможно! - говорит он. Эллен целует его пылающий лоб: - Понимаешь, это было сделано, чтобы воссоединить тебя с человечеством. У тебя возникла устойчивая ненависть к людям из-за того, что случилось с твоим народом в девятнадцатом веке. Ты не мог простить индустриальному обществу изгнания сиу из их охотничьих угодий, и ненависть переполнила тебя. Врачи решили, что если заставить тебя принять участие в воображаемом акте современного геноцида, если ты увидишь этот акт геноцида сквозь призму необходимости, ты излечишься от своего отвращения к людям и сможешь найти свое место в обществе, как... Он отталкивает ее. - Перестань городить чепуху! Если бы ты разбиралась хоть в азах реконструктивной терапии, то знала бы, что ни один мало-мальски опытный врач не прибегнет к такой грубой и поверхностной корреляции. Не касайся меня! Уйди! Прочь! Он не даст им убедить себя, что это лишь наведенный наркотический сон. Это не фантазия, повторяет он, и это не лечение. Он встает. Выходит. Его не преследуют. Он берет коптер и вылетает на поиски своих братьев.
Опять я танцую. Солнце сегодня куда горячее. Жрунов гораздо больше, чем в прошлый раз. Сегодня я в ритуальной раскраске, сегодня я в уборе из перьев. Тело лоснится от пота. Жруны пляшут со мной, они в неистовстве, подобного которому я еще не встречал. Мы утрамбовываем вытоптанную лужайку, простертыми руками мы пытаемся ловить солнце. Мы поем, мы кричим, мы рыдаем. Мы будем кружиться, пока не рухнем. Это не фантазия. Эти люди реальны, они разумны, и они обречены. Это я знаю. Мы пляшем. Несмотря на ждущий их жестокий жребий, мы пляшем. Вот приходит мой прадед и тоже пляшет с нами. Он тоже реален. У него ястребиный нос, а не короткий и толстый, как у меня. На голове у него пышный убор из перьев, его мышцы под бронзовой кожей натянуты подобно канатам. Он поет, он кричит, он рыдает. С нами пляшут и другие мои родичи. Мы все вкушаем плоть "подушек". Мы обнимаем жрунов. Мы - все мы - отлично знаем, что значит быть дичью, которую травят. Звучит музыка облаков, ветер обретает плотность, а солнечное тепло яркость окраски. Мы танцуем. Мы танцуем. Наши мышцы не знают усталости. Солнце вспухает и заполняет собой все небо. Я больше не вижу жрунов, кругом только мой собственный народ - отцы моих отцов из бесчисленных столетий, тысячи лоснящихся от пота торсов, тысячи ястребиных носов, и мы вкушаем плоть растений, и мы хватаем острые сучки и втыкаем их в тело, и сладкая кровь течет и засыхает под оглушительными лучами солнца, и мы кружимся, и кое-кто падает от изнеможения, и мы опять кружимся, и прерия похожа на море уборов из перьев, похожа на океан перьев, и мы кружимся, и мое сердце гремит как гром, и мои колени дрожат, и я падаю, и я кружусь, и я падаю, я падаю, падаю...
И вновь они находят тебя и возвращают в лагерь. Они дают тебе ледяной укол в руку, чтобы изгнать яд "кислородных подушек" из твоей крови, они дают тебе что-то еще, чтобы ты забылся. Ты отдыхаешь, и ты совершенно спокоен. Эллен целует тебя, а ты гладишь ее нежную кожу, а потом приходят остальные и говорят с тобой и успокаивают, но ты не слушаешь их, потому что занят поиском реальности. Это трудный поиск. Кажется, ты проваливаешься сквозь множество люков с одного этажа на другой, и нет тут ни одной комнаты, пол которой не был бы укреплен па шарнирах. Все, что происходит на этой планете, говоришь ты себе, входит в курс твоего лечения, задуманного, чтобы примирить тебя - обездоленного аборигена - с захватами бледнолицых. На самом деле здесь никого не убивают. Ты начинаешь оспаривать это утверждение и проваливаешься на следующий этаж, где понимаешь, что все здесь происходящее есть часть курса лечения твоих друзей. Они несут па своих плечах тяжкий груз вины за аккумулированные в течение многих столетий преступления, они прибыли сюда, чтобы снять с себя эту тяжесть, а ты помогаешь им в этом, принимая их грехи на себя и даруя им прощение. И ты опять падаешь вниз, и видишь, что жруны - просто животные, угрожающие экологическому равновесию планеты и должны быть изъяты из ее экосистемы. Ужасы, которые ты приписываешь этой мере - просто галлюцинации, выросшие на почве памяти о древних избиениях. Ты пробуешь опровергнуть собственные возражения против этой акции, но снова падаешь вниз и обнаруживаешь, истребления, кроме как в твоих галлюцинациях, манией отмщения за преступления, совершенные против твоих предков, на планете вообще не происходит, и ты поднимаешься с постели, чтобы извиниться перед друзьями, этими ни в чем неповинными людьми, которых ты обзывал убийцами... И тут проваливаешься еще ниже.
