Геннадий Игнатченко - Продавец чувств (фрагмент)
4.
В лаборатории светло и тихо. Я один, но возле меня бурлит невидимая глазу жизнь. Жизнь, в которой, возможно, смысла намного больше, чем в моей.
Надеваю белый халат и подхожу к термостатическому шкафу. Открываю стеклянную дверцу. В нос бьёт кисловато-приторный аромат разложения. Вынимаю заготовленную заранее пробирку с питательным бульоном. По поверхности плавают круглые разноцветные бляшки. Выбираю одну из них. Вылавливаю проволочной петлёй, предварительно прокалённой в пламени спиртовки и охлаждённой на воздухе. Размазываю тонким слоем по стеклу. Высушиваю. Фиксирую над огнём. Капля специальной краски поможет лучше увидеть крохотные клетки бактерий, застывшие на холодном стекле. Закрепляю препарат на столике микроскопа. Устанавливаю самый большой объектив. Включаю подсветку. Придвигаю линзу конденсора как можно ближе: такое увеличение требует сильного освещения.
Начинаю вращать ручку настройки, прильнув глазом к окуляру тубуса. Никелированный широкий носик объектива с тёмной кольцевой полосой погружается в слой пихтового масла.
Теперь движения мои становятся очень осторожными. Расстояние до стекла, при котором изображение можно разглядеть, составляет меньше полумиллиметра. Но вот, наконец, появляется резкость. Ещё немного, и вот оно - тёмное круглое поле, испещрённое розоватыми, утолщёнными в центре палочками. Как я и думал. Clostridium botulinum. Смертоносный микроб.
Я "ловлю" его уже больше месяца. Не знаю, зачем. Возможно, из научного интереса. Просто посмотреть, убедиться в том, что он существует. Меня не слишком волнует то, что с помощью содержимого этой пробирки теоретически можно отравить половину нашей общаги. Я думаю только о том, что сделал это: поставил себе цель и добился её. И волен себя с полным правом поздравить. Жаль только, что нельзя ни с кем поделиться радостью. Могут не так понять.
Не отрываясь от микроскопа, передвигаю предметный столик в поисках наилучшего участка для зарисовки, и вдруг чувствую, что кто-то стоит за моей спиной. Осторожное, тёплое дыхание шевелит волосы на моём затылке. Страх, или что-то ещё не позволяет оглянуться. Проходит минута, другая, и я, наконец, в волнении срываюсь со стула.
-Кто здесь?
Никого. Лишь гудят себе потихоньку длинные потолочные лампы дневного освещения.
На столе, возле штатива - кусочек бумажки в клеточку. Так. Это, полагаю, мне? Странно...
Протягиваю руку с таким чувством, что сейчас что-то взорвётся. Разворачиваю листок, и он вдруг напоминает мне раскрывшую крылья белую бабочку.
Внутри написано красной пастой: "Базар. Воскресенье. Десять утра. Северный вход, десять метров вперёд, и налево". Корявый, детский почерк. И такое нешуточное предложение.
Понял ли я всё уже тогда? Знал ли, что меня ждёт? Слухи о таинственном человеке, раскрывающем избранным некую тайну, упорно циркулировали по общаге последние пол-года, но я никогда в них не верил. Слишком примитивно было бы это, будь оно так на самом деле. Правда должна быть сложной, как теорема Ферма или матанализ. А это - на уровне рассказов про "чёрную руку", которыми пугают друг друга третьеклассники.
И как мне теперь быть? Считать чьей-то шуткой? Или всё-таки есть на свете высшая справедливость, и тот, кто ищет, бывает иногда достоин того, чтобы найти?
Природный пессимизм подсказывает, что бесплатно ничего хорошего ни от кого ждать нельзя. Но всё-таки надежда ещё не умерла во мне окончательно. И она шепчет в самое ухо, что надо, надо пробовать, пока есть возможность. Иначе так никогда ничего и не найдёшь, кроме кучки каких-то ядовитых маленьких бестий, от которых нормальному человеку и взять-то нечего...
Хорошенько прокипятив содержимое пробирки, я выливаю его в специальную раковину, включаю бактерицидные лампы, и покидаю лабораторию, возвращая ключи что-то беспрестанно жующей полненькой аспирантке, подрабатывающей тут, и, похоже, тут и живущей.
На улице беснуется ветер. Пока я прохожу путь через пустырь от главного корпуса института до общежития, он делает из моей причёски нечто невообразимое. Но небо, на удивление чистое и голубое, сияет со своей неизменной цветовой температурой в двадцать тысяч градусов Кельвина.
5.
Воскресный базар - необъятный, пёстрый, тесный. Иду. Ползу. Топчусь на месте. Кто-то напирает сзади, толкает в спину. Но быстрее нельзя: проход загородила громадная туша, увенчанная колоритной плешью. Слева и справа встречные потоки живой человеческой реки. Жарко. И не свернуть в холодок, не вырваться, не остановиться.
Поток несёт меня вдоль прилавков, на которых горами навалены разные мелкие побрякушки не всегда понятного назначения. Глаза разбегаются от такого изобилия. Хочу, кажется, сразу всё, но в итоге прохожу мимо. Всё и ничего это примерно одно и то же.
Вот девушка - молодая, симпатичная, а взгляд отсутствующий. Как робот, автоматически протягивает мне разноцветные сигаретные пачки. Хочется её порадовать, но я курю только "стрелецкие", а когда не угощают, отчаянно борюсь со своей слабостью. Кто покупает сигареты, тот смирился с тем, что он раб табака.
Начинаются другие ряды. Сельхозпродукция. Запах квашеной капусты и солёных огурцов. Бойкая бабуся выставила на лоток десяток нехитрых бутербродов с колбасой и отгоняет платочком мух, настойчиво рвущихся отведать мясного. Рядом наливают жаждущим в пластиковые стаканчики мутный лимонный напиток, или, если попросить, крепкое красное вино "из-под прилавка". Выпил, закусил бутербродиком, и радуйся. Любители пива чуть в стороне, сгрудившись вокруг единственного столика, разрывают на части сушёных рыбёшек неизвестной породы. Чем не жизнь?
Иду. Ползу. Удивляюсь. Толпа неповоротлива и бесконечна.
Вот какое-то оживление. Брань, крики, шум. Цыганка размером с бочку во весь дух кроет на своём неисповедимом наречии соседку - худую, высокую торговку огурцами. Та тоже не отстаёт. Её длинный нос колыхается в такт отрывисто бросаемых слов. Народ глазеет. Непонятно, кто в чём виноват.
Другая цыганка, молодая, уселась прямо на землю и, кормя грудью чумазого пузатого мальчугана, одновременно пытается всучить пареньку лет тринадцати дрянную цепочку за четвертной. Тот уходит.
-Стой, за двадцать возьми! За десять! За пять! Э-э-э-э...
Странный народ. Видимо вот так, с молоком матери, впитывают они своё свободолюбие, неряшливость, крикливость, плутоватость, напористость и острую потребность быть в постоянном движении. Ну, а совесть - это понятие им и вовсе неизвестно. По крайней мере, по отношению к иноплеменникам.
Да и есть ли она вообще? Не миф ли она, не выдумки писателей, как верность, любовь, героизм? Не оправдание ли она, не щит слабых телом и духом? Сильный вспоминает о ней ой, как редко. И у времени её тоже нет. Оно одинаково строго судит честных и лживых, отбирая у них безвозвратно их дни, часы, минуты. У меня тоже...
