Н Ляшко - Ворово мать
Она всем твердила о бедности, о тяжелом сне, о болезни, а по ночам горестно думала о случившемся и корила себя: не так, ой, не так сделала, старая. Коли не себе, так хоть раздать надо было кому следует. Ну, где это видано?
Прибежала к чужим людям, раскидала добро, наградила неведомо кого, а обиженных забыла. Только с рук сбыть бы, э-эх...
Крепче всех, верилось ей, обидела она женщину, что изредка приходила с мальчонкой за молоком. Вот уж у кого душа, вот кто бедный и хороший. А мальчонка какой!
Ей надо было дать денег. Тогда, поди, и Никите простилась бы толика волчьей жизни.
О женщине с мальчонкой Федоровна думала много и, думая, улыбалась. Порой ей слышались голоса женщины, мальчонки, и это было у нее самым ярким и манящим.
Глаза ее часто тянулись к воротам, и в них вспыхивала боязнь: не придет женщина, и покинет она белый свет, не сказав никому правды о своей муке.
V
Совсем побелели волосы, покойней и тверже стало одинокое сердце. И вдруг у ворот выросли две-маленькая и большая-головы и от калитки поплыли к избе.
Федоровна увидела их через окно, от печки, кинулась на крыльцо, но сказать, крикнуть о своей радости не посмела.
Взяла мальчонку и сказала:
- Умаялась, небось, садись, отдыхай, я тут все горюю...
Тужась казаться всегдашней, она вглядывалась в женщину, часто теряла нить разговора и намекала, что в ее избе не тесно жить и втроем, что по ночам ей что-то знобко одной. Заботливо накормила гостью, затем повела ее на огород,, под яблоней постлала дерюгу, взяла мальчонку, провела щекой по его пушистой голове и не то ему, не то женщине, яблоням, вишенью, небу, золотому пахучему свету стала рассказывать.
Лицо женщины стало белым, а глаза вспыхнули. Дослушав, она приникла к болтавшимся в подоле Федоровны ногам сына и сквозь слезы заговорила:
- Это не сама ты сделала, это сердце сделало. Деньги, да будь они прокляты! Горе без них, а подумаешь, сдавит, духу нету. Горе они наше, змея они лютая! А ты, бабушка, ты хорошая, ты такая хорошая, ты для жизни без денег родилась... ты для жизни, за какую мой воевать пошел, родилась, ты...
Федоровна обхватила руками ее голову-нет, нет, не голову! - давно жданное, искорку света о себе обхватила она и больше не могла говорить...
Обе плакали. Мальчонка слушал их, слушал шелест огорода, сада, лепетал о чем-то и мочил руки в падавших на него каплях слез.
1922 г.
