Карл Грюнерт - Гибель Земли. Шпион с Марса
— Что за неуместный в наше время идеализм! — воскликнул кто-то в толпе так громко, что оратор услышал.
— В наше время? — повторил он. — Оглянитесь же на наше время! Кто из нас еще вправе сказать о себе, что он сохранил верность своим идеалам? Оглянемся, — что сделала из нас эта безумная погоня за внешним успехом, эта вакханалия карьеризма! Прославленная культура нашей эпохи сделала нас быстроногими, окрылила наше слово, изощрила наше зрение и слух, дала нам в руки силу овладеть миллионами лошадиных сил с помощью электрической узды, — но она сделала плоским наш ум и опустошила наше сердце. Оглянемся на наше общество с его ужасающей бездной противоречий между «верхами» и «низами»! Друзья мои! Угасающий дух наш мы должны спасти! Если нам суждено погибнуть, погибнем же людьми, достойными этого имени! О нас никто не напишет историю, никто не будет ни судить, ни карать нас, — каждый из нас один будет своим судьей. Земля может рухнуть, но не должно рухнуть наше человеческое достоинство! Превыше пространства и времени, превыше всех преходящих дел и интересов да будет в нас сознание нашей личности, наше божественное, вечное «Я»…
— Довольно! Фразы пустые! Вздор! Довольно! — раздались возбужденные голоса в толпе.
— Не мешайте! Дайте кончить! Тише! — кричали другие.
Толпа начинала разделяться на партии. Послышался свист и шипение…
Вдруг на хорах зала что-то мелькнуло и оттуда полетели в толпу сотни печатных листков.
— Прибавления! — Кричало несколько голосов. — Восстание в Нью-Йорке! Революция в Чикаго!
— Прочесть вслух! Вслух прочесть! — кричали некоторые.
Молодой человек, по виду рабочий, взобрался на стол и начал читать:
«Телеграмма из Нью-Йорка:
Сегодня открылся секретный доклад здешней государственной обсерватории! Крушение Земли 3-го сего августа! Неизбежна страшная катастрофа! Вероятная гибель всего существующего! Восстания среди населения! Осада Тамани-Голль! Разгром банков и магазинов! В Чикаго также революция! Всю ночь кровавый бой на улицах! Правительство бессильно! Война всех против всех!»
Словно горящие головни, перебрасываемые ветром со здания на здание, полетел над всеми головами крик:
«Война всех против всех!»
Поднялся невообразимый шум. Все теснились к оратору, обступая его; сжимались кулаки; крики гремели, перекатываясь, в обширном зале. Лучшие элементы бросились вон из зала.
Д-р Штейнвег стоял, не шевелясь и спокойно и твердо обводил глазами бушующую толпу.
Чья-то рука схватила его за плечо.
— Уйдем отсюда, дорогой друг! — обратился к нему старик директор. — Вы видите, что тут начинается! Тут единичное влияние бессильно! Глупая и безобразная случайность, — эти тревожные слухи из Америки непоправимо испортили все… Но быть может, вам все же удалось пробудить в душе некоторых чутко дремавшую совесть. Во всяком случае, теперь нам с вами тут делать нечего!
* * *
В общем настроении наступил резкий поворот. Тревожные вести становились все многочисленнее и чаще. Ожидание было еще жутче от того, что приближающегося врага еще не было видно из-за солнечных лучей, скрывавших его.
Современной цивилизации и культуре предстояло показать, сумела ли она переродить первобытные инстинкты человека, — и она показала свое позорное бессилие. Труд всюду замер, несмотря на все меры правительства, не останавливавшегося и перед насилием. Всюду царил мятеж. Люди метались в отчаянных поисках опасения, и одни создавали самые фантастические планы спасения, то ребячески неосуществимые, то заведомо шарлатанские, а другие слепо попадались на любую удочку. Воскресли самые дикие суеверия мрачнейших средневековых эпох, хотя и в современной форме, и религиозный экстаз овладел умами с эпидемической силой. «Армия спасения» развила необычайную деятельность. Страховые общества сулили за огромную плату полную безопасность в построенных ими воздушных аппаратах, наполненных чистым гелием и снабженных гондолами, непроницаемыми для воды и недоступными сотрясению…
13-го июля перед самым заходом солнца в Европе в первый раз показалась темная точка впереди слегка заволокнутого облаком солнца. Явление это могло бы быть принято за небольшое частичное затмение, но календари не говорили о предстоящем в этот день затмении.
Люди большими группами толпились на улице, указывая на маленькое круглое пятно. Ведь это и был он, страшный враг, разрушитель!
В уныние пришли и все те, кто еще утешал себя отрицанием самого существования этого злого врага. Сомнений больше не оставалось: он шел неумолимо и неуклонно, и с каждой секундой приближался к земле на двадцать миль!
И по мере того, как росло и увеличивалось пятно впереди солнечного диска, — росли, шагая гигантскими шагами, страх, тревога и отчаяние одних и безумный, безудержный дух разрушения у других.
23-го июля в 5 часов 34 минуты пополудни яркое солнце впервые совершенно скрылось на мгновение за темным диском «кометы».
III
В маленьком Тюрингенском городке Камбурге у открытого окна мезонина хорошенького дачного домика стояла в сумерках одинокая женская фигура, глядя вниз, на долину реки Сааля.
Не было уже в ее наружности обаяния первой юности, но лицо ее было необычайно привлекательно красивым контрастом больших голубых глаз и темно-каштановых волос, и во всей фигуре ее, окутанной мягкими складками белого платья, было столько одухотворенной красоты, — как будто отблеском внутреннего света была она вся озарена, — что нельзя было пройти мимо нее.
Равнодушным взглядом смотрела она на толпившихся на берегу Сааля людей, точно пригвожденных к Земле и не сводивших глаз с одной точки на небе. Высоко в ясной синеве висела большим темным шаром грозная комета, отчетливо видимая теперь, вследствие огромных размеров и казавшаяся теперь повисшей рядом с солнцем.
Ганна Родбах знала значение этого черного силуэта, но лично ей он не был страшен; ей он не враг, а скорее избавитель. Ее врагом была жизнь, та самая жизнь, за которую так крепко держались все и теперь изнывали от отчаяния и страха потерять ее, но которая для нее была только врагом, разрушившим ее лучшие надежды.
От грозной тени на небе мысли и мечты ее обратились к тому, кто избрал себе делом жизни изучение неба и его законов: к д-ру Штейнвегу, к той невозвратной поре, когда он еще был для нее Эрвином, ее первой и единственной молодой любовью…
