Север Гансовский - Доступное искусство
— Sprechen Sie deutsch?
И с торжеством оглянулась на гостей.
Человек в камзоле что-то брезгливо пробормотал. Разобрать можно было только «…onnerwetter».
— Время истекает, — сказал Пмоис. — Надо начинать дематериализацию.
Он поднялся, сделал несколько распоряжений. Все пошло обратным порядком. Раздалось гуденье. Сильнее запахло электричеством. Человек на стенде делался прозрачным. Через несколько секунд все было кончено, установку выключили.
— Я сейчас приду. — Лин Лякомб сорвалась с места, стуча каблуками.
Мужчины закурили.
Скрунт откашлялся.
— Как будто бы собирается дождь…
— Что вы говорите? — Лех посмотрел в окно. — Да нет, вроде рассеивается.
Хозяйка явилась разгневанная.
— Слушайте, я все-таки позвонила Иде Элвич, и, оказывается, они тоже воссоздавали Бетховена. Разве так можно? (Представитель фирмы развел руками.) Хотя с другой стороны, это даже интересно. — Лин задумалась на миг, глаза ее зажглись. — Действительно, получилось бы очень здорово. Сделать двух Бетховенов, а между ними поставить эту, как ее, которой он посвятил «Лунную».
— Джульетту Гвиччарди, — сказал Пмоис.
— Да-да. Или даже составить целый оркестр из одних Бетховенов. Вот была бы штука! А рядом более современный оркестр — например, из Равелей. И послушать, что лучше. — Она резко повернулась к Чисону. — Что же, идемте обедать. У нас сегодня рябчики «по-русски». А после мы покажем, как Скрунт рисует, — его тоже научили под гипнозом… Пошли!
Чисон посмотрел на Леха.
— Обедать. Я сегодня… — Он замялся. — Пожалуй, у меня сегодня не выйдет. В другой раз. Большое спасибо.
Хозяйка согласилась с птичьей легкостью.
— Ну, как хотите. Давайте тогда еще раз взглянем на Рембрандта.
Никто не возражал, и они поднялись снова в светелку на третьем этаже.
Постояли перед «Отречением».
— Удивительно! — с фальшивым восторгом сказал Чисон. Он протянул руку и дотронулся до картины. — Совершенно подлинная трещинка.
Хозяйка смотрела на «Отречение святого Петра» каким-то странным взглядом. Губы ее были плотно сжаты.
— Черт возьми, я была абсолютно убеждена, что эта служанка — Саския. — В ее голосе звучало разочарование. — Или, на худой конец, Хендрикье. — Она злобно взглянула на Пмоиса. — Почему вы меня раньше не предупредили?
В вестибюле она сказала Чисону с Лехом:
— Так вы приходите еще через неделю, у нас приемные дни по вторникам. Меня как раз осенила блестящая мысль. Знаете, что мне пришло в голову — мы воссоздадим Фидия, и он сделает мой скульптурный портрет. При нас же, на место. И, кроме того, Скрунт прочтет лекцию о направлениях в современной физике. Он у нас скоро будет выдающимся теоретиком. Фирма «Доступная наука». Они из любого берутся сделать Эйнштейна.
Лех и Чисон молча пошли.
Дождь действительно так и не собрался. Развеялось.
Отовсюду неслась музыка. Хозяева особняков пели почти как Карузо. Играли на рояле почти как Рахманинов. Наверное, они еще писали картины почти как Ренуар и Репин. Благодаря новым методам можно было стать чуть ли не гением в какой угодно области искусства и в любой отрасли науки — и без всякого труда.
Лех и Чисон вступили на мостик через канал, когда позади раздался скрип тормозов.
— Эй!
Они обернулись.
Из-за руля желтого лимузина Скрунтов выглядывал лакей Ульрих. Он поспешно выбрался из машины, держи в руках здоровенный пакет.
— Мистер Лех…
— Ну?
— Лин Лякомб дарит вам картину «Отречение святого Петра». Подлинник.
Лех неуверенно взял картину. Лакей Ульрих влез в лимузин. Автомобиль дал задний ход, съехал с моста, развернулся и укатил.
Лех смотрел на пакет, затем он глянул на Чисона. Внезапно его прорвало:
— Никакой это не Рембрандт. Все собачья ерунда. Ту картину действительно Рембрандт писал. И мучился, переживал с ней. А это…
Он размахнулся и швырнул второй подлинник в черную тяжелую воду капала. Отряхнул руки и повернулся к приятелю.
— И Бетховен — это тоже не Бетховен.
Они пошли дальше и, не сговариваясь, остановились у большого дома. У подвального окна.
Все так же доносились звуки разбитого рояля.
Женский голос сказал:
— Подожди. Вот опять неправильно. Как ты берешь педаль?.. Педаль должна быть, как лунный свет… И потом — вот тут у тебя легато… Ну, начни еще раз.
И голос девочки ответил:
— Сейчас, мама.
Друзья слушали, потом Чисон поднял руку.
— Вот это настоящий Бетховен.
И они зашагали дальше.
(На самом-то деле это был не Бетховен, а Мендельсон: «Песня без слов». Но все равно Чисон был прав.).
