Наталия Новаш - Ночь святого Христофора
На каждом из них были пушки, вдобавок первый нес на себе дымящее яйцо розового цвета, а на втором возвышалось загадочное образование в виде кокона, напоминавшего кокосовый орех.
У основания прозрачно-розового яйца суетились три карлика. Второй плот был завален трупиками уродцев, и к нему были привязаны два бревна, между которыми в нелепой позе помещался голый, опутанный веревками человек: тело в воде, а голова и ступни - снаружи.
Затаив дыхание, мы смотрели, как человекоподобные карлики перенесли на берег трупы своих сородичей и свалили кучей в центре большого кострища.
Затем втроем они опрокинули розовый яйцевидный сосуд и также выкатили на берег. Полагаю, и десять крепких людей не справились бы с этой работой... После чего весь плот, где высилось таинственное коричневое образование, они обильно устлали сорванной на берегу сухой осокой.
Сквозь тучи прорвался свет вечернего солнца. Стал отчетливо виден человек в окрашенной воде - он был живой и лишь беззвучно, будто сам не свой, широко разевал рот; заалела запекшаяся кровь на трупах уродцев, заблестели начищенные до блеска медные дула пушек, даже лес на другом берегу словно покрылся каким-то зловещим багрянцем.
Тем временем карлики принесли с плота не замеченный мною ранее черный ящик размером с большой сундук, откинули крышку и начали доставать оттуда толстые медные трубки длиною в локоть и самых разных форм: одни были совсем прямые, другие согнуты под прямым углом или изогнуты плавно, как тело змеи.
Инструментами занимались двое, тогда как третий с обыкновенным сачком на палке бродил по берегу. Я внимательно наблюдал за ним, пытаясь понять, кого же он столь старательно вылавливает в сухой осоке.
Меж тем сачок понемногу наполнялся.
- Жаба, - прошамкала мне в ухо старуха, чьи глаза видели вдаль лучше моих. - В сачке сидит большая жаба, а сверху восемь куриных яиц...
Карлик продолжал поиски, поминутно наклоняясь, и в итоге я насчитал еще четыре удачные находки. Сачок, наконец, наполнился до краев.
Плеск воды заставил меня посмотреть в сторону плотов. Двое карликов запросто выволокли из воды голого человека. Они поднесли его к розовому яйцу и принялись запихивать головой вперед в широкое отверстие. Человек кричал и сопротивлялся. Третий карлик подтолкнул жертву за ноги, и тело вошло, как пробка в бутылку.
Тогда дружным толчком они установили яйцо на торец. Сквозь почти прозрачные розовые стенки было видно, как человек скатился на дно и затих. Я только сейчас обратил внимание, что весь сосуд, как и черный ящик, стоявший метрах в двух от сосуда, оплетала медная паутина из ловко соединенных трубок.
Карлик выложил из сачка в ящик все двенадцать яиц. В это же время двое его сообщников ловко собрали еще одну, совершенно прямую, трубку и соединили ею медную сеть ящика и сосуда.
Над яйцом вспыхнуло светло-голубое свечение. Пламя перешло по трубке на черный ящик. Человек на дне сосуда забился в судорогах. Душераздирающий крик вскоре затих, свечение тоже сделалось едва заметным.
Три карлика явно ждали чего-то: один вдруг присел на корточки, второй вскарабкался ему на плечи, а сверху оказался тот, что был с сачком. Все трое разом выпрямились, и верхний закинул жабу в сосуд. Яркое голубое пламя снова жадно лизнуло стенки яйца и тотчас перекинулось на медные трубки ящика.
Двойной сатанинский вопль - жабы и человека - донесся из разверстого яйца.
Немного выждав, один из карликов приподнял ящик, и соединительная трубка упала на землю.
Из открытого ящика принялись выпрыгивать мокрые твари, неотличимые друг от друга и от своих создателей, разве что количество пальцев на лягушачьих лапах было у каждой свое. Но - та же нечеловеческая безжалостность птичьих лиц, злоба в глазах и угловатость нескоординированных движений...
Я насчитал двенадцать гомункулусов. Старуха, словно читая мои мысли, зашептала, шепелявя, пророчество из книги премудростей:
- ...И хлынут враги рода человеческого через границы Митгарда, и станут выращивать гомункулусов и драконов, чтобы несметной ратью завоевать человеческий мир, данный нам господом в давние времена...
Орда тварей потащила розовое яйцо к кострищу... Не сказать человеческим языком, как выволокли они святого мученика, разрывая по частям еще трепещущее живое тело и бросая окровавленные куски на гору трупов своих сородичей... Когда яркое пламя, гудевшее в тихих сумерках, предавало небытию все то, что, сливаясь, вскипая в огне, шипело, вспенивалось и наполняло мерзким едким зловонием воздух вокруг, я с отчаянием думал: "Вот судьба, ожидающая наш мир и каждого в этом мире... Всех ожидает одна судьба, если мир идет не туда, если крах предначертан миру... И грешник, и праведник сгорят и сгинут, смердя до небес, падут от рук нечеловеков, творимых низкой нечистью вопреки божественному провидению и мировой гармонии... И все мы обречены, если мир этот обречен - а он движется к своему концу, ибо не видно силы, способной противостоять силе нечеловеческой и всему человеческому бесконечно чуждой..."
Старуха в ужасе крестилась и шептала молитвы. Меня же вдруг охватило полное безразличие к своей судьбе. Блаженны видящие гибель мира. Что жизнь человеческая, когда рушатся царства? Нет страха, ибо нет спасения и нет даже намека на него.
И вот тогда в душе моей внезапно зародилась странная надежда.
Отсутствие страха перед судьбой снимает шоры. Тот, кто ясно видит впереди бездну, способен сделать самый неожиданный поворот... И этой легкости никогда не поймет незрячий.
Незрячий, всегда идущий прямым путем, - желанная жертва бездны. Я поблагодарил судьбу за найденные мной в дупле книги. Нехитрый скарб чернокнижника - какой подарок судьбы! И да простит меня Господь - другого выхода не оставалось, я был убежден.
Тем временем почти стемнело. Карлики и сотворенные ими твари - все вместе - перетащили яйцо и черный ящик на плоты, а сами возвратились к костру, где принялись палками выгребать из жара и яростно вырывать друг у друга куски обгоревшего человеческого мяса...
Этой-то минуты я и дожидался. Я сложил оба тома в свой мешок и простился с бедной старухой. Когда я шагнул к двери, она заплакала. Но, оставаясь здесь, в подвале, я уже ничем не мог помочь ни ей, ни хромоножке...
На мельнице уютно, по-домашнему, пахло мукой. Я сел на мешок с зерном и зажег припасенный огарок свечи. Пламя озарило дощатые стены, разогнав летучих мышей. Жернов служил мне столом, так что я мог удобно расположиться с книгами. Не знаю, листала ли их еще когда-либо рука доброго христианина...
Я старательно изучал запретные премудрости, ибо, как уразумел я, лишь они могли теперь приблизить меня к цели, благостной по сути, что я сам перед собой поставил. Неисповедимы божьи промыслы и те пути, которыми во исполнение их предначертано идти нам, смертным!..
