Геннадий Гор - Скиталец Ларвеф
Эроя. Она скучает по тебе.
Веяд. Кто?
Эроя. Кто же еще? Разумеется, твоя Эроя.
Веяд. Но разве ты не она? Ты ведь здесь?
Эроя. Здесь только часть меня. На самом деле я там.
Веяд. Нельзя же быть одновременно и там и здесь?
Эроя. Ты же знаешь, что можно.
Веяд. И знаю и не знаю. Я ведь ни в чем не уверен.
Эроя. Разве так уж плохо, что мы вместе?
Веяд. И вместе и отдельно. Ведь то, что здесь ей мной, только копия, совершенная, идеальная копия, но все же не оригинал.
Эроя. Мне неприятно это слышать. Твои слова причиняют мне боль!
Веяд. Те! Кажется, проснулся Туаф.
Пауза.
Туаф. Да, я проснулся. С кем ты беседуешь?
Веяд (растерянно). Сам с собой. Я мечтаю вслух.
Туаф (насмешливо). Двумя голосами? Мне послышалось, что с тобой разговаривала женщина.
Веяд (уже спокойно и тоже насмешливо). На нашем островке появились призраки.
Может, действительно на островке появились призраки.
Здесь снятся такие необыкновенные, реальные сны!
ИГРОК
В сохранности оказались аппараты и запасы вещества, почти все необходимое, кроме воздуха и воды. Но Веяд и Туаф с помощью устаревшей аппаратуры (она оставлена была здесь по меньшей мере полтораста лет назад) создавали воду и воздух, минимум того, что требуется для существования. Пребывавшая же с ними Эроя не нуждалась ни в воздухе, ни в воде, ни в пище. Она была по ту сторону жизни и смерти-отражение живого бытия, кусочек восприимчивого вещества, наполненный до отказа всяческой информацией, нечто большее, чем тень, и нечто меньшее, чем та, что осталась ждать.
Ждать… Из всех слив разговорного языка, из всех обозначений и знаков это слово было самым необходимым на Уэре. Уэра и была создана для того, чтобы дать приют ожидающим. Да и сама Уэра ждала почти двести лет, пока из необитаемого островка превратилась в пристанище для космических робинзонов. Пусть в памяти веков останутся имена ученых и инженеров, строителей этого крошечного мира!
Благодаря их смелости, упорству и мастерству Туаф и Веяд нашли то, на что можно было опереться в этой пустоте.
По-видимому, один из строителей — инженер Тей в свободные минуты предавался размышлениям о сущности времени и бытия. Веяда заинтересовали записи Тея. Инженер Тей писал: «Для меня нет ни настоящего, ни прошлого, а только будущее. Весь смысл моего бытия — чтобы достичь его. Настоящее? Когда я возвращусь на родную Дильнею, оно станет прошлым. Прошлое? Оно присоединится к будущему. Мне хочется представить себе тех, кто найдет здесь приют. Может, это мне поможет победить тоску по моей родине Дильнее… Жена ждет меня. Но едва ли она меня дождется. Когда я возвращусь домой, пройдет слишком много лет для короткой жизни индивида. Долгое пребывание в космосе и полет со скоростью, близкой к скорости света, создает парадокс времени. Полет почти со скоростью света затормозит мое время, удлинит мою жизнь, но жизнь моей жены, сына и моих друзей, подверженная другим темпам и иным ритмам, не сможет поспеть за моим бытием».
Веяд столько раз читал и перечитывал этот отрывок дневника Тея, что знал его почти наизусть. Иногда он включал старинный аппарат, проектирующий на экране заснятое инженером Теем и его товарищами, и тогда появлялось изображение самого Тея, технически наивное и устаревшее. Тей ходил, жестикулировал, разговаривал с приятелями, спорил, смеялся. Смех преображал его усталое умное лицо. Оно молодело всякий раз, как кто-нибудь шутил.
Да, они шутили и смеялись, эти мужественные строители, хотя им было не до смеха.
Отчего рассмеялся Тей? Уж не оттого ли, что его товарищ, вакуумщик Дим, назвал этот ужасающий бездонный вакуум милой и любимой им пустотой. Он был действительно влюблен во всякую пустоту, во всякий вакуум, этот вакуумщик Дим. Он знал также о том, что даже самая пустая пустота все-таки не является абсолютно пустой.
Смех инженера Тея долетел до старинного мерцающего экрана. Этот смех преодолел время и даже смерть. Экспедиция Тея, построив станцию Уэра, так и не добралась до своего доброго, защищенного биосферой и атмосферой мира.
Они погибли в пути.
Смех долетел до Веяда как раз в ту минуту, когда вошел Туаф.
— Охота тебе смотреть то, что устарело на полтораста лет! Кто этот смеющийся дильнеец?
— Тей.
— А, да! Читал о нем в детстве. Вспоминаю.
Тей — добрый и мужественный строитель. О, если бы Туаф хоть чуточку был похож на него. На днях он сказал Веяду:
— Мне скучно. А тебе?
— Ты не мог спросить меня о чем-нибудь другом?
— О чем?
— О погоде.
— На Уэре стоит всегда одна и та же погода.
— Ты наблюдателен. А еще что ты заметил, живя здесь?
— О том, что я заметил, я пока тебе не скажу.
Он стал продолжать дело, которым был занят. Туаф чинил автомат для логической игры. Искусственный гроссмейстер был создан по крайней мере два века тому назад и, разумеется, порядком устарел. Когда-то он честно послужил людям, борясь с самой страшной энтропией из всех энтропии, разъедавших не вещи и явления, а душу. Он некогда развлекал строителей космической станции, заставляя их долго думать над каждым ходом.
У Туафа были ловкие руки и способности к технике.
Дело подвигалось успешно. И вот искусственный гроссмейстер сделал свой первый ход. Но прежде чем сделать ход, он бросил Туафу нагловатую и насмешливую фразу:
— Могу дать фору. Хотите, сниму корабль?
— Не хочу, — сердито ответил Туаф. — Будем играть на равных.
— На равных? Но я еще не встречал логиков, которые могли бы поставить знак равенства между своими усилиями и моим умением.
Он, вероятно, повторял то, что говорил двести лет назад, ведь это ему было задано программой. Двухсотлетняя пауза прошла для него так же незаметно, как секунда.
— На равных так на равных, — сказал искусственный гроссмейстер и сделал ход рыбой.
Туаф долго думал, прежде чем сделать ход. Ему не хотелось, чтобы его победил автомат. Ведь в космолете он в продолжении многих лет держал первенство в логической игре.
Веяд знал правила логической игры, но никогда ею не интересовался. Сейчас же он с напряженным вниманием следил за каждым ходом. На чьей стороне он был в этой игре? Кому желал победы? Как ни странно, этому нагловатому автомату. В его манере самоуверенным тоном произносить слова и с азартом бросать фигуры на доску было нечто характерное, живое и интересное. Казалось, когда-то живший игрок передал этой машине не только свои опыт и знания, но и свой темперамент. После каждого удачного хода искусственный гроссмейстер насмешливо говорил:
