Николай Полунин - Орфей
- Потом - это когда вы и ваши шефы станете решать мою судьбу. Вы что, оставите меня в покое? Сомневаюсь. Тут же не оставили.
- А чего бы хотели вы? Для себя лично? Неужели вы не понимаете...
- Я понимаю, что меня опять берут. Безо всякой моей на то доброй воли и женевских конвенций. Ладно, раньше мне можно было лапшу вешать. "Не санкциони-ирована", - передразнил я. - Не настолько уж порядки должны были поменяться, пока я тут зарастал. Сотрудники вашего ранга сами выбирают формы работы с курируемым. - Я пьяноватенько хихикнул. - Погодите, скоро введут обратно Российской империи расписание чинов, станете до действительного тайного дослуживаться. Перспектива изрядная. По костям выродков вроде меня...
Меня настигало, настигало - и настигло. На сей раз удар неведомого был плавен. Я ощутил его, как поднимающуюся до подбородка и выше теплую ласковую воду. Но я слишком хорошо знал коварство этой ласки.
О, Эжени!
А Кролик сидел против меня и наблюдал, кажется, даже с любопытством. Ничего не предпринял, хотя вполне мог. Что меня, разваливающегося на куски, было опасаться?
Но он только смотрел, не шевелясь, и мне почудилось, должно быть, в глазах его светлых - сострадание.
Все остается на местах, а Кролик стремительно сжимается, уменьшается до размеров пластмассового голышка-куколки. Ах, какой же ты маленький, Кролик. Давай-ка мы тебя еще подсократим. Во-от, уже не виден из-за стола. Отправляйся-ка ты на самую верхнюю полку, дальнюю. Черт, отчего я начинаю чувствовать к нему персонально необъяснимую симпатию? Во-о, задвинули тебя, там и сиди.
Я задвигаю корчащуюся фигурку толстым томом словаря и зажимаю уши. Каким синим голосом он кричит! Чего он хочет? Нет, это не синее, это черное. Красное и черное. Классика, уже было, но ведь опять есть, и что мне с этим делать? Кролик глядит мне в глаза с верхней полки. Кротко и устало. Он множество раз видел такое.
Удар! Ярко-белым бьет упавшая шишка в крышу. Вон с той, за левым углом Дома гигантской ели. Это включилось мое особое зрение. В дупле копошится не добитая совой мышь с переломанным хребтиком. Мышь кисло-сладкая на первый взгляд. Щелк. За два оврага отсюда худой весенний заяц попал в петлю, поставленную мной неделей раньше. Взвизгивает, сжимается сердце, маленькое темненькое сердечко, дрожащее, когда сдергиваешь горячую шкурку. Зайцы правда кричат, как дети, если не успели удавиться в хромистой проволоке, из которой петля. Меня тоже жрали живьем - и ничего...
Бац! Я пройду по потолку, он притягивает меня, медленно перетекая вместе с силой притяжения. Заваливаются стены с фальшивыми книжными полками, как, в аттракционе "Заколдованная комната", а мы смеемся с Ежичкой и бежим, бежим...
***
Он тряс меня за плечи, перетащил на топчан и все хотел отвести от глаз мои намертво прижатые ладони.
Очнувшись и остервенело массируя точки на руках, я все боялся, что он сдуру вкатит мне какое-нибудь быстродействующее. У него наверняка имелось.
- Ничего. У меня бывает. От свежего воздуха. - Я сообразил, что продолжаю говорить ерунду.
"Синестезия - смешение в мозгу данных, поступающих от внешних рецепторов. Характеризуется невозможностью пациентом адекватно воспринимать, оценивать и реагировать на окружающий мир".
Я не мог саркастически не посмеяться сквозь боль: что-что, а точные формулировки - это по нашей части. Название-то подобрать я могу...
Сквозь уходящий звон в ушах я вдруг услышал, как голос Кролика произносит размеренно, будто метроном:
- Вспышка. Цветы. Дорога. Зеленый газон. Вспышка. - Пауза и по новой: - Вспышка. Цветы. Дорога. Зеленый газон. Вспышка. - Пауза. - Вспышка..
А, ну-ну, подумал я. Гипнотизер хренов. Старайся. Меня даже отпустило скорей, чем я думал.
Проклятый Кролик! Проклятое виски! Как я мог забыть, как теперь действует на меня алкоголь? Даже в детских, "пионерских" дозах.
Я не знаю, что со мною происходит, что стало происходить со мной здесь, в Доме. Усилилось многократно, так вернее будет сказать, ибо кое-какие вещи происходили и прежде. Касались краем. Слышались отголоском. И только тут, в затерянном в тверских лесах доме, что с самого моего первого взгляда сделался для меня Домом с большой буквы, охватили меня, убежавшего, и сам я не знаю теперь, так уж случаен ли был мой смятенный выбор тогда, почти четыре года назад.
Забытый кордон с продающимся домом я нашел в западной части области, в заболоченных моховых лесах. Отсюда вытекали крошечные ручейки, чтобы потом стать настоящими реками, расходящимися к трем морям. Сюда не вели проходимые дороги. В топь уходили деревни с одной-двумя бабками, и осинник, такой густой, что не протолкнуться, толщиной с руку, пробивал уходящие вслед за деревнями брошенные узкоколейки. Впрочем, уж для Тверской-то, обжитой и обустроенной области, это, конечно, было редкостью, я понимал. Но именно здесь мне открылась за годы нехитрая истина, что вовсе не обязателен необитаемый остров за тысячу миль. Что медвежьи углы, где можно относительно полно забыть о роде человеческом, находятся на удивление неподалеку. Что так просто, оказывается, если не порвать, то до предела истончить связующие нити.
Настигшая синестезия расщепляла вкусы на запахи, а звуки на цвета Я уже не говорю о зрении. Вдруг я делался способен считать волоски на крыле мухи или заставить заднюю стенку комнаты в Доме уехать за горизонт. Слышал собак в ближайшей (без магазина, пять километров) деревне, потом "железку" за девять, а там, глядишь, смог бы уловить тайные беседы в Кремле. Если бы только сумел предварительно отсечь сумасшедший грохот мышиных пробегов под полом и вообще разделить весь этот клубок...
Это было исподтишка. И всегда наверняка. Обостряющееся в геометрической пропорции восприятие мгновенно переводило едва возникшую прекрасную картину в непереносимую для мозга, и он отключался, благословение природным предохранителям. И горний ангелов полет, и дольней лозы прозябанье...
Мне оставалось лишь надеяться, что Кролику с присными его пока что не известны эти мои новые качества. Ведь он прибыл сюда вовсе не за этим.
- Возьмите на полке вторую лампу, зажгите. В этой сейчас кончится керосин.
Кролик повиновался. Керосина у меня вообще немного, но черт с ним, после сегодняшней ночи, думаю, мне тут больше не жить.
- Когда, говорите, пленочку-то отсняли?
- На прошлой...
- Вранье! Я три недели от Дома ни на шаг. А вот дней двадцать или чуть более того, снег еще не сошел, приходил ко мне мужичок-охотничек, да. Просил помочь с застрявшим "шестьдесят шестым". Я еще подумал - что я ему, трактор? Это ж надо, по самую кабину вездеход уделать только затем, чтоб выманить меня на целый день. И помог же я. По уши в ледяной глине притащился, как не простыл только. А откопал.
