Зиновий Юрьев - Финансист на четвереньках (сборник)
«Как будто все должно быть в порядке», — думал сосед, и Дэвиду показалось, что все тот же неслышимый, призрачный голос шепчет ему прямо в ухо: «Операция разработана как надо. Очистить в воскресенье ювелирный магазин на главной улице города, да еще в восемь часов вечера — в это никто бы не поверил. Только чтоб все шло как задумано…»
Слова, которые слышал Дэвид, потускнели, исчезли, но он поймал себя на том, что мысленно видит роскошный ювелирный магазин Чарлза Майера на Рипаблик-авеню. Воскресная толпа медленно плывет мимо огромных зеркальных окон, полных радужных драгоценных искр. Женщины невольно замедляют шаг, мужчины, наоборот, стараются побыстрей вывести своих спутниц из опасной зоны.
У самого магазина, словно бесшумно вынырнув из ничего, останавливаются две машины — серый «плимут» и голубой «шевроле». Из машин торопливо выскакивают люди в черных масках под низко надвинутыми шляпами и с автоматами в руках. Гремят выстрелы. Несколько человек падают…
«Что за чертовщина! — внезапно сообразил Дэвид. — Я ли мысленно представляю себе эту картину, или не я? Если я, почему я ясно вижу перед глазами не просто какие-то автомобили, а именно серый «плимут» и голубой "шевроле"?»
Внезапно картина перед его мысленным взором начала тускнеть, распадаться. Автомобили поднялись в воздух и растаяли. Магазин Чарлза Майера медленно превратился в золотистый пляж, усеянный тысячами и тысячами людей в черных масках и купальных костюмах.
Дэвид открыл глаза и посмотрел на соседа. Веки у него были прикрыты, напряженная линия губ размякла, потеряла прямоту. Голова то беспомощно наклонялась вниз, то от толчка автобуса покачивалась из стороны в сторону.
«Значит, это он представлял себе все эти вещи. Значит, я не только слышу чужие мысли, но и вижу чужие видения. Я видел все то, что мысленно видел этот гангстер, и как только он задремал, я увидел наяву тот же сон, что плыл у него в мозгу! Боже правый, если бы только кто-нибудь знал об этом! Ученые наверняка отдали бы все, чтобы разобраться в этом фокусе. Но ни одна живая душа не должна знать об этом. Ни одна, иначе моя жизнь превратится в ад».
Он вышел из автобуса и направился к серому зданию редакции «Клариона». Он шел словно в трансе, поглощенный своими мыслями. Их было так много, и все они были так непривычны и странны, что он никак не мог заставить их двигаться в каком-то порядке. Как и большинство людей, он вообще не умел думать логично и стройно. Подобно неопытному пастуху, стадо которого то и дело разбредается в разные стороны, он не умел собрать свои мысли. То он думал о том, что узнает теперь, любит ли его действительно Присилла; то представлял себе неслыханные репортерские удачи, от которых коллеги лишь разинут рты; то видел себя редактором газеты, лихо подъезжающим к редакции в длиннющем черном «кадиллаке».
Он перешел улицу и вошел в редакцию.
Основатель, владелец и редактор «Клариона» Рональд Барби был человеком принципов. Принципов, правда, у него было всего два, но зато он был готов защищать их с отвагой нефтяного магната, сражающегося за скидку налогов со своих капиталов. Он считал, что, во-первых, газета должна приносить доход, а во-вторых, что этого следовало добиваться всеми возможными способами.
Вероятно, именно в силу высокой принципиальности владельца «Клариона» газета была обезоруживающе беспринципной.
Злые языки утверждали, что Барби никогда не менял своих убеждений, хотя бы только из-за их отсутствия. Но что бы ни говорили завистники, «Кларион» была гибкой газетой. Она то, например, защищала высокую протекционистскую пошлину, то трубно призывала к ее отмене. Все зависело от того, кто больше платил ей в этот момент, анемичная ли текстильная промышленность Новой Англии, дрожащая перед призраком популярных японских тканей, или автоимпортеры западногерманских «фольксвагенов» или английских «остинов», не желающие упускать своей порции в автомобильном пироге Америки.
Газета поддерживала то республиканцев, то демократов, в зависимости от того, на кого ставил мистер Рональд Барби, и каждый раз, восхваляя одну из сторон, редактор поносил другую за беспринципность.
При этом Рональд Барби требовал, чтобы все сотрудники разделяли его высокие принципы. Если кто-либо из них осмеливался неодобрительно высказаться о зигзагообразном курсе передовых статей газеты, основатель, владелец и редактор «Клариона» топал ногами и кричал: «Вы олух, дорогой мой! Почему вы не удивляетесь тому, что котировка акций на бирже все время меняется? А чем люди отличаются от лезвий для безопасных бритв или синтетического волокна для рубашек? Если вам не нравятся биржевые колебания, идите в священники. Впрочем, и там, говорят, котировка заповедей не всегда устойчива». Относясь с презрением к убеждениям и взглядам, сотрудники «Клариона» подсознательно относились с презрением и друг к другу. Они делали свой бизнес так же, как мистер Барби свой — не останавливаясь ни перед чем. Именно потому взаимоотношения голодных пауков в банке по сравнению с взаимоотношениями сотрудников газеты могли бы показаться воплощением пасторальной любви и гармонии.
Как и всегда, редакция «Клариона» являла собой зрелище организованного хаоса. Сотрудники метались по коридорам с выражением одновременно отчаяния и покорности судьбе. Для постороннего глаза они казались какими-то молекулами, скачущими под воздействием таинственных сил. То, что они не сталкивались друг с другом, казалось чудом.
Ученые уже давно научились метить атомы и прослеживать их путь, но никто еще почему-то не пытался пометить сотрудника редакции и проследить траекторию его движения по комнатам и коридорам. Но тот, кто сделал бы это, наверняка отметил странную особенность: большинство мечется бесцельно, просто участвуя в заведенном ритуале.
— А, Дэви, ты, говорят, попал в аварию? — приветствовал его на бегу спортивный обозреватель.
«Везет дураку!» — услышал одновременно Дэвид его мысленный комментарий.
— Специально, чтобы порадовать тебя, — ответил Дэвид зло. — Ты уж прости, что я остался жив.
— Ты что?
— Ничего, — ответил Дэвид и вошел в прихожую кабинета редактора.
— Дэви, миленький, — заверещала секретарша редактора мисс Новак, которой, как было известно всем в редакции, требовалось ежедневно два часа штукатурно-косметических работ на лице, чтобы придать ему человеческий облик. Относясь бережно к своему творению, она никогда не улыбалась, а лишь нежно хлопала ресницами, желая высказать кому-нибудь симпатию. — Как я рада, что все так хорошо обошлось!..
