Максим Кононенко - Танго
2
Дверь закрывалась до обидного медленно. Я бежал от этой двери по узкому и бесконечному, прямому, хотя этого я не могу утверждать, но, по-моему, прямому коридору на свет, или что там впереди было, но дверь не уходила назад, она все время была сразу за спиной и постоянно закрывалась, но никак не могла закрыться, хотя я бежал очень долго. И все в такой тишине, только вода капает, и снизу, под решетчатым металлическим полом гулко пыхает огнем, а за стенами стоны страшные и вой. Я еще быстрее, еще, чувствую, что разогнался до огромной скорости, уже не могу тормозить, а дверь все сзади и все закрывается, спереди конец уже, решетка закончилась и река течет, широченная и тихая, даже не течет, а просто есть река, видимо Волга, а за ней поле, туда-то мне и надо, не знаю - зачем, я прыгаю и лечу над этой рекой, все быстрее, все быстрее, сначала куда-то головокружительно высоко, потом еще выше, внизу уже не Волга, а так географическая карта, дышать нельзя от такой высоты, но страха нет никакого, совсем не страшно, вот уже вниз, почти до самой земли и вдоль, над полем, пора выпускать шасси, ноги бы не переломать, но не приземляюсь, лечу, несусь, одной ногой толкаю землю и опять вверх, а внизу монастырек, маленький такой и чистый, по двору монашка идет, в черном, голову поднимает - Анька, и не монашка уже, а голая вся, смотрит на меня серьезно и вдумчиво, оценивающе смотрит, а монастырек уже крепость, старая и полуразваленная, на холме, под холмом три дороги и камень синий, как небо, и тянет к себе, тянет, все ближе и ближе, вот уже все вокруг - этот камень, синий, как птица, а в центре - кирпич, и я в кирпич, сквозь него, плавно, мягко, и снова в коридоре, внизу огонь, спереди свет, сзади дверь, но уже закрытая. Я поворачиваюсь и начинаю долбить в эту дверь руками, ногами, кричу, но из горла ничего, а свет с другого конца все ближе, я не знаю, что это за свет, но он страшен, он так ярок, он уже здесь, не оборачиваться, нет, свет обволакивает меня всего, я прижимаюсь спиной к двери так быстро, как только могу, но проходят часы, свет везде, я поднимаю глаза, передо мной Анька с монтировкой в руке и в солдатской форме, она поднимает монтировку и подносит ее одним концом ко рту, и я вижу, что это не монтировка, а водка, она пьет не отрываясь, видно только, как двигается что-то под кожей ее горла и ходят штормы с пузырями в бутылке, но содержимое не уменьшается, я пытаюсь закрыть глаза, потому что чувствую, как начинает колоть в ногах, тысячи с миллионами маленьких пчел, глаза закрываются и я вижу, что подходят остальные, за ними едет трейлер, а на борту у трейлера написано "Николай Петрович", он едет мягко и ровно, но пол под ним трясет, сильно трясет, бутылка у Аньки в руках рассыпается, потом рассыпается и сама Анька, рассыпаются Саша, Петя, Леня и Федя, трейлер едет прямо на меня, он едет прямо на меня, тихо и ровно, только трясет пол, вернее не пол, а поле, по полю идут волны, как по реке Волге, а трейлер плывет по этим волнам как корабль, он уже и есть корабль, и на гордом его и белом носу золотыми буквами кричит "Николай Петрович", а меня трясет и трясет, особенно почему-то в левое плечо, и голосом знакомым говорит, что я последняя сука и что все мы уже приехали.
3
Я открыл глаза. Фургон стоит, за открытой дверью о чем-то кричат Саша с Петей, а надо мной склонился как всегда флегматичный Федя и пытается меня разбудить. Судя по тому, что я все это смог понять, мы ехали еще минимум часа три после того, как начался мой сон и я уже успел чуть-чуть протрезветь. Три часа по Московской области - видимо, эта дорога совсем не подходила к нашему трейлеру. Я огляделся - Аньки рядом не было. Она уже вышла, она уже в доме, спит, - сказал мне Федя. Встать было достаточно легко, но вот после того, как встал, я почувствовал всю тяжесть содеянного. С трудом добредя до двери, я просто выпал из фургона на влажную землю. Эти сволочи дружно заржали, но помогли мне подняться. И тут я увидел этот дом.
Огромный, абсолютно почерневший от времени деревянный монстр, освещенный зловещим светом мощных фар трейлера. В этом свете он выглядел наверное еще ужаснее, чем был на самом деле. В действительности, конечно, ничего страшного в этом брошенном древнем доме не было, кроме, пожалуй, его неестественной величины. Но каждая доска его изможденного тела шептала о том, что здесь уже очень давно не было людей. Очень давно. Быть может, никогда. Или от того, что я был пьян как сто загульных матросов, мне вдруг показалось, что мы семеро остались в этом старинном полуразвалившемся мире одни. То есть вокруг нет ничего, есть только кусок леса, в нем этот гнетущий дом, два украденных автомобиля и семь человек, не имеющих никакого понятия о том, что с ними будет на следующий день. А вокруг ничего. Пустота. Тьма. И мы в этом ничуть не виноваты, мы этого не хотели, а потому вдвойне обидно.
Тем временем Федя с Леней деловито вынимали из трейлера все, на чем хотя бы предположительно можно было спать, Саша с Петей продолжали что-то громко обсуждать, Рудольфа же не было видно вообще. Я поковылял в дом, мне было не очень удобно стоять, меня почему-то разбирал смех, а в моем положении это было просто физически тяжело. За огромной перекошенной дверью я сразу увидел Аньку, спавшую на куче подозрительного вида тряпья, повалился рядом и пропал.
4
Ощущение было не из спокойных. Предчувствие северных ветров. Когда выходили из Коломенского, видели крест на холме, была пятница, а впереди суббота, все размеренно и тихо, ожидание такой обыденной уже смерти. Мы все давно знали, что не выживем на этот раз, мы все привыкли к этой мысли и не думали вперед, но ожидание оставалось, оно мешало, иной раз хотелось, чтобы быстрее все это закончилось, жалко, конечно, но зато сразу. Она шла рядом, когда этот проклятый крест проплывал справа, притягивая и мозоля глаза, она держалась за мою полуотсохшую руку и тихо мурлыкала, что-то как нам славно, как мы любим и какие все вокруг мудаки. Дикий вой, раздавшийся с Вознесенской башни, возвестил об их приближении. Она прижалась ко мне еще крепче, мы замерли, замерли все, глядя туда, откуда они должны были появиться. Горизонт вдруг стал почти незаметно выше и темнее, смутная волна хлынула вниз, сначала медленно, как бы нехотя, а потом все быстрее и быстрее потекла к нам. Услышав высокий гул надвигавшейся тьмы все наше доморощенное войско слитно подалось назад. Наемный ирландец, один из немногих здесь умевших воевать, поднял к лицу огромный полевой бинокль, посмотрел и протянул тяжеленную штуку мне. Я взглянул, хотя мне этого не очень-то хотелось. Они бежали монолитным стадом, не замечая оступившихся, давя их тысячами ног и уткнув в землю злейшие желтые глаза. Прямо по центру, впереди всех бежал старый, облезлый вожак с седой бородой и огромными, неестественно вывернутыми рогами. Он смотрел не себе под ноги, а прямо перед собой, сначала я подумал, что на меня. А мне, а мне посмотреть, - шептала нетерпеливая моя любовь, и когда зверь стал вылезать из поля зрения мощнейшего бинокля, я протянул его ей. И только теперь, когда я взглянул на козла невооруженным глазом, стало ясно, куда он бежит. Что бежит он прямо на нее. Бежит со скоростью распространения паники. Я начал раскрывать рот, чтобы крикнуть ей, самый громкий крик в моей жизни, но рот открывался так медленно, руки отнялись, а козел был уже здесь, рога его - не рога, а торчащие далеко вперед блестящие заточенные монтировки, которые через полсекунды вонзились в грудь доверчивой моей любви, оторвали от земли, подняли гибкое и теплое тело высоко вверх, обдавая меня и ирландца потоками красивой и такой живой крови, а она все продолжала держать бинокль и рассматривать в упор грязно-белую козлиную лысину, улыбаясь и шепча: еще, еще, глубже, вот так, еще...
