Анатолий Радов - На поверхности (сборник рассказов)
И никто не задумывался о том, что мы потеряли. Тот мощный стимул, который заставлял древнего человека выходить из безопасных пещер и идти в кишащий опасностями мир ради добывания пищи. Тот мощный стимул, который толкал человека на подвиги, вынуждая бросаться с одной лишь дубиной на превосходившее его в силе и ловкости животное. Мы потеряли голод. Голод, который делал человека бесстрашным. И все это ради успокаивающей уверенности в завтрашнем дне.
И вскоре у людей полностью атрофировалась пищеварительная система. Не занятый своей прямой обязанностью желудок сжался до размеров грецкого ореха, железа перестала выделять желудочный сок и постепенно отмерла. Люди, читавшие книги писателей, создававших свои произведения до появления старков, искренне не понимали те места, где описывалось наслаждение от употребления изысканных блюд. Тем более что уже появилось поколение, находившееся с рождения в симбиозе со старками и не евшее в своей жизни ни разу.
И вот, когда они полностью сменили так называемое «переходное поколение», началось то, что мы наблюдаем сейчас. То, что разрушило иллюзии человечества, и вновь повергло его в панику.
Старки начали отделяться.
И тут мне вспоминается книга некоего А.Р. вышедшая небольшим тиражом еще в первые годы симбиоза. Она не произвела никакого впечатления на людей, или если сказать правдивей, прошла абсолютно незамеченной. Весь небольшой тираж сиротливо полежал на книжных полках, после чего, получив звание «макулатура», был хладнокровно переработан.
И только несколько авторских экземпляров, который А.Р. получил от издательства, избежали жестокой участи. Некоторые из них были подарены писателем своим друзьям, одним из которых был мой дед. И вот этот-то экземпляр я и обнаружил, когда копался в старом шкафу.
И вот о чем мне поведала эта книга.
«Придет время и мы, люди, уже неспособные самостоятельно употреблять пищу, станем полностью зависимы от этих существ. И тогда они отделятся от нас, оставляя нас умирать страшной смертью. А потом придут те, кто их создал…»
Последняя фраза весьма туманна, но мне кажется, я начинаю понимать, что подразумевал под этими словами А.Р. Теперь, когда старки отделяются, все стало предельно ясно. Я вижу, как люди погибают, неспособные к самостоятельному существованию. А те, чьи старки еще не отделились, живут в постоянном страхе, ожидая это неизбежное событие. А событие это – неизбежно.
С каждым днем старков отделяется все больше и больше. Число погибших после отделения приблизилось уже к трем миллиардам.
Я тоже живу в постоянном страхе. Я знаю, что мне осталось ждать совсем не долго. Впрочем, не только мне, но и всему человечеству. И мне очень обидно.
Нет, не потому, что я умру. И не потому, что умрет все человечество. Абсолютно не поэтому.
Мне обидно, потому что я знаю – мой старк отделится до того, как космические корабли тех, кто их создал, приземлятся на эту планету, и я не смогу всадить пулю хотя бы в одного из них.
Птеродактиль
Сегодня утром папа подарил мне маленького птеродактиля, сказав, что нашёл его на скалах. Но как он мог его там найти, если птеродактили именно на этих скалах и живут, а он ходил туда за их яйцами. Значит, он его не нашёл, а просто взял, хотя я думаю большой разницы конечно же нет.
Птеродактиль очень забавный, хлопает крылышками и постоянно разивает рот, а во рту у него даже сейчас, когда он ещё такой маленький, есть острые зубы. Поэтому папа сказал, чтобы я не засовывала ему в рот пальцы. Мне стало очень обидно. Я сказала папе, что я уже взрослая, мне двенадцать лет и никакие пальцы я ни в какой рот засовывать не буду. Папа извинился, погладил меня по голове и снова ушёл.
Он отправился добывать мясо. Мясо он добывает при помощи ружья, и очень часто говорит, слава мутировавшим птицам, что оно у него есть. Без ружья, конечно же, было бы очень плохо. Я это тоже понимаю.
Мама положила яйца в дальней комнате. Там прохладней и они дольше сохраняются. У мамы всегда испуганное лицо, когда наступает день охотника. Так этот день называет папа. В день охотника, а случается он тогда, когда заканчивается еда, папа берёт ружьё, и сначала идёт к скалам за птеродактилевыми яйцами, а потом в лес, чтобы кого-нибудь подстрелить, а я в это время обычно или читаю, или пишу всякие разности.
На самом деле, кроме этого, то есть чтения и писательства, я больше ничем почти и не занимаюсь. Из дома выходить нам с мамой нельзя, потому что это очень опасно. Так говорит папа, а папа он очень умный и знает почти всё.
Мама иногда рассказывает, что папа очень большой учёный и даже обладатель каких-то там премий, хотя я не совсем понимаю что это такое. Но когда мама рассказывает, я чувствую гордость за папу, а мама почему-то плачет. Она говорит, что из-за его лишнего ума это всё и случилось.
Но маму слушать я не очень люблю, потому что она рассказывает всегда одно и то же, и мне уже не интересно её слушать. Я, конечно же, не говорю ей об этом, а терпеливо молчу и иногда киваю головой, когда она начинает рассказывать.
Папа же рассказывает всегда что-то новое, поэтому его я слушаю с огромным удовольствием. А когда он уходит охотиться, я читаю или пишу. Научил меня этому папа, и он всегда говорил мне во время уроков, когда я только училась набирать слова на эктоплазе, что я очень способная и очень-очень талантливая, и мне нравилось, когда он так говорил.
А когда он рассказывает, я порою и рот открываю, так всё интересно. Иногда бывает даже страшно. Особенно было страшно, когда папа рассказывал про мутировавших птиц. Он говорил, что в каком-то там году птицы мутировали и стали очень большими и тогда мировое правительство раздало всем ружья, чтобы люди могли защищаться. Вот благодаря этому у нас и есть ружьё.
Мама говорит, что однажды папу выгнали с работы, за то, что он пошёл против начальства, и всегда при этом тяжело вздыхает, а иногда начинает снова плакать. Папа тоже рассказывал об этом, но он почему-то вёл себя совсем по-другому. Он то злился, то смеялся, и я злилась и смеялась вместе с ним, потому что папа очень заразительно рассказывает.
Мама говорит, что именно из-за того, что папу выгнали, он и стал делать эту чёртову штуковину прямо в доме. Он натащил всяких деталей и приборов и протянул по всем комнатам провода. Но я этого не помню, потому что мне было тогда всего два года.
Папа же говорит, что если бы его не выгнали, то он бы никогда не сделал то, что он сделал. Он говорит, что эта гениальная мысль пришла к нему тогда, когда он отстранился от вечной суеты, это слова папы, и наконец-то обрёл достаточно времени для свободного и продуктивного мышления. Но когда он так говорит, он почему-то смотрит на меня с какой-то грустью и гладит по голове. А иногда повторяет по нескольку раз, что всё будет хорошо, и что он что-нибудь обязательно придумает.
