Брюс Стерлинг - Замысел Блемми
— Ненаглядная Хьюдегар, неужели тебе нечего больше сказать о моих искрометных поэтических опытах?
— Ну… ты, конечно, делаешь некоторые успехи, — снисходительно согласилась она. — Та строчка, где про фруктовый шербет, действительно недурна. Помнишь менестрелей Элеоноры Аквитанской?[16] Так вот, на мой вкус, твои стихи не в пример слаще их песен. Да уж, намного слаще.
На мгновение лицо Синана просияло, но он тут же снова принялся грызть баранину. Хотя двусмысленность комплимента не осталась для него незамеченной.
— А, королева франков… Она обожает любовные поэмы, которые эти бродяги сочиняют, дабы усладить женские сердца. Все франкские дамы обожают подобные сочинения. Я и сам могу очень сладко петь о женщинах и о любви. Но я бы ни за что и никому не показал этих песен, ибо чувство, вложенное в них, слишком глубоко.
— Не сомневаюсь. Синан сощурился:
— Я, между прочим, помню всех женщин, что прошли через мои руки! Помню каждое лицо, каждое имя!
— Неужели всех? Быть такого не может.
— Да перестань: у меня ведь никогда не было больше четырех жен одновременно. И я живо помню их всех. И я готов тебе это доказать, о недоверчивая! Первой моей женой стала вдова моего брата; ее звали Фатима, она была самой старшей, имела двоих сыновей — мне они приходились племянниками. Фатима была добра и почтительна. Затем появилась юная персиянка, которую подарил мне султан, — ее звали Бишар. Она, правда, была косоглаза — но зато что за ножки!.. А когда мои богатства приумножились, я купил гречанку по имени Феба, чтобы она готовила на остальных.
Хильдегарт неуютно поежилась.
— Ну а следующей стала ты, Хьюдегар из племени франков, подарок Тихого Господина. Тело твое было восхитительно. Волосы цвета пшеницы, а щеки как два яблока. А с каким рвением ты трудилась и на моем дворе, и в моей библиотеке! И как жадна ты была до поцелуев — больше, чем остальные мои три жены, вместе взятые! У нас родились три дочери и маленький сын, который умер прежде, чем мы успели дать ему имя. — И Синан вздохнул: казалось, этот вздох вырвался из самой глубины его сердца. — Ах, эти песни… Песни о моих милых женах! Все они исполнены тоски и печали.
Да, у Хильдегарт была бурная юность. Совсем еще молоденькой монахиней она покинула Германию вместе с огромной свитой Петра Пустынника[17] — этой беспорядочной многотысячной толпой религиозных фанатиков, которая шла на Священную войну, в Первый Крестовый поход. Они спустились вниз по течению Рейна; затем, уже истощенные, вниз по Дунаю; спотыкаясь на каждом шагу и страдая от голода, они протащились по Венгрии, Византии, Балканам — и повсюду, в каждом городе и каждой деревне, спрашивали: а не Иерусалим ли это случайно?
Большинство участников Первого Крестового похода погибли, но ей, Хильдегарт, дочери простого сокольничьего, только участие в крестовом походе могло дать полное и безоговорочное отпущение грехов. И она продолжала идти вперед, и шла с апреля по октябрь 1096 года. Она голодала, перенесла тиф, была изнасилована и в конце концов, беременная, оказалась на какой-то безвестной горной вершине где-то в Турции. Там все мужчины, которые еще оставались в рядах этой странной армии, редеющих на глазах, были перебиты стрелами сельджуков из войска Кылыдж- Арслана.[18]
Хильдегарт попала в руки одного турецкого перекупщика, который оставил ребенка при себе, а ее продал пожилому султану Мосула. Султан почтил ее своим посещением лишь однажды, дабы соблюсти этикет, а затем предоставил ее самой себе, дав полную свободу в пределах гарема. В мосульском гареме царила атмосфера тихая и торжественная, почти как в монастыре, который покинула Хильдегарт. В монастыре, правда, не было шелков, танцев и евнухов. Здесь она освоила турецкий и арабский, научилась играть на флейте, вышивать и успешно управляться с большим хозяйством: ей было поручено содержание дворцовых бань.
После убийства султана Хильдегарт выпустили из гарема и отдали одному еврейскому купцу, от которого она родила сына.
Еврей научил ее вести торговые счета и пользоваться новой системой счисления, которую он перенял от своих собратьев в Индии. В конце концов он безвестно сгинул вместе с сыном, отправившись в занятую христианами Атиохию, дабы провернуть одну уж слишком дерзкую торговую авантюру. Хильдегарт продали в счет погашения его долгов, но достоинства и таланты молодой рабыни не остались незамеченными, и ее вскоре купил один иноземный посланник.
Посланник этот много ездил по мусульманским странам, неспешно странствуя от одного султанского двора к другому, и всюду его сопровождала свита. Такая жизнь, безусловно, имела свои преимущества. Встречая титулованного иноземца, дворы мусульманских правителей стремились превзойти друг друга в щедрости и гостеприимстве. К тому же чужестранные купцы и посланники, никак не связанные с местными кланами, зачастую становились самыми надежными и добросовестными придворными. И блемми умело пользовался всеми преимуществами, своего статуса.
До ученых книжников, служивших при дворах мусульманских правителей, разумеется, доходила молва о таинственном племени блемми. Известно было, что это люди, у которых голова находится ниже плеч, и что они населяют земли Пресвитера Иоанна.[19]
На самом же деле головы у блемми не было вовсе: он оказался ацефалом. Его широкие плечи прикрывала броня из роговых пластин. Там, где у обычного человека находятся соски, у блемми помещалось два круглых черных глаза, а по центру груди выступал большой нос, из которого воздух вырывался с фырканьем и сопением. На месте пупка был рот — круглое, безгубое, безъязыкое отверстие, изнутри беловато-розоватое и покрытое зазубринами, закрывающееся плотно, как сумка, стянутая узлом. Ноги блемми, всегда бережно обутые в турецкие сапоги мягкой кожи, были лишены пальцев. Зато его руки были очень красивы, а холеные, мускулистые плечи — крепки и округлы, как древесные корни.
Несмотря на то что блемми не мог говорить, при дворах он славился учтивостью и любезностью, доброжелательностью и щедростью. Даже при дамасском дворе, воинственном и беспокойном, его приняли без особых возражений.
Своими слугами блемми был, как правило, недоволен. Для того чтобы отвечать его высоким требованиям, требовался тонкий, проницательный ум. Хильдегарт оказалась настоящей находкой для своего Тихого Господина, и он очень быстро оценил ее способности по достоинству.
Блемми прекрасно писал по-арабски, но делал это таким же образом, как читал книги, — то есть сразу целыми страницами, охватывая их одним взглядом и воспринимая целиком. Поэтому, вместо того чтобы начинать с верхнего края страницы и двигаться затем справа налево, как делают все арабские книжники, блемми разбрасывал свои черные каракули по всей поверхности листа — на первый взгляд в полном беспорядке. Затем, не мигая уставясь на бумагу, он проверял, как читается покрытая чернилами страница: не упустил ли он что-нибудь?
