Джон Кук - Кающийся
Ессе homo (Се Человек (лат.)), да?
Мария смерила меня взглядом с головы до пят и улыбнулась делу рук своих.
Открыть дверь мы смогли только вдвоем и с трудом. Были сумерки, и свет в Мораде синий и тусклый быстро угасал. Мария включила фонарь и обвела узким лучом опустевшую церковь. Она была усыпана раздавленными банками пива, пустыми бутылками из-под виски, использованными презервативами за последние пятьдесят лет сюда приходили не только мы.
С низкого потолка свисала густая паутина, и краем глаза я заметил в углу летучую мышь. Алтарь на возвышении был вытесан из таких же крепких бревен, что и дверь. Когда-то зал был украшен простыми, сделанными вручную иконами вырезанные фигуры истекающего кровью Кристо, изображения Девы и святых в дешевых жестяных рамках. Кающиеся были людьми бедными. Мария подвела меня к алтарю.
Посмотри, сказала она и указала ярким лучом на ржавые потеки, которые когда-то были кровью. Она тронула их рукой, и пыльные хлопья посыпались с ее пальцев. Она вытерла их о джинсы. Что осталось от Алисы Портер.
Сердце у меня забилось быстрее и сильнее. Окна больше не было видно, и я решил, что небо потемнело.
Мария дернула меня к себе и поцеловала, играя языком по моим тяжелым шипам. Сунув руку мне под рубашку, она дернула за цепь, соединявшую соски, сдвинула с моих плеч куртку и сбросила ее на пол. Потом потушила фонарь, оставив нас в пустоте.
Гэри, сказала она, сейчас ты получишь то, что тебя ждет.
Она толкнула меня на алтарь и заставила раскинуть руки и ноги.
Запястья и лодыжки она мне перевязала крепкой кусачей пеньковой веревкой. Узлы были мастерские, крепко держащие, достаточно тугие, чтобы остановить кровообращение. Когда мы познакомились впервые, она делала узлы не такими тугими, но мы с ней выяснили, что тугие мне больше нравятся. Я чувствовал, как у меня пульсируют жилы. Концы, веревок она закрепила ниже, так что я чувствовал себя как на средневековой дыбе.
Потом острыми ножницами она разрезала на мне джинсы, трусы и рубашку, оставив меня голого, беспомощного, мерзнущего.
Потом Она вышла.
Мне надо принести остальные инструменты из машины, сказала она и забрала фонарь с собой.
Для Марии часть удовольствия была в том, чтобы заставлять меня сходить с ума, и я по опыту знал, что она оставила меня на куда более долгий срок, чем нужен, чтобы спуститься с холма. Она хотела заставить меня думать, что никогда не вернется. И как бы я ни верил ей, как бы твердо ни знал, что она вернется, я не мог подавить панический страх.
Я попробовал веревки, но у меня не было ни свободы, ни рычага, ни силы, которые могли бы чем-то помочь. Ветер свистел в мораде, и дверь поскрипывала. Я слышал, как в углу скребется какая-то мелкая зверушка. И представлял себе Марию, сидящую в безопасности автомобиля, думающую обо мне, вставляющую пальцы во влагалище и смеющуюся, как маньячка.
Наконец я услышал звук закрывающейся дверцы машины. Но она не возвращалась. Она завела мотор, дала ему несколько минут прогреться, а потом уехала. Через пару минут шум мотора затих вдали.
Я был один. Никто, кроме Марии, не знал, где я. Я подумал про испанца из рассказа Эдгара По "Колодец и маятник" узника инквизиции, привязанного в темноте к холодному бревну, ожидающего гигантского лезвия, которое со свистом рассекает воздух над его животом, постепенно спускаясь, все сильнее загоняя узника в безумие, а внизу в колодце собрались крысы, ожидая, когда посыпаются внутренности.
Фантазия разыгралась, и я представил себе стоящую надо мной Марию в серой сутане, ее рука лежит на рычаге, управляющим гигантским аппаратом, и глаза ее расширяются в яростной жажде крови.
У меня возникла бешеная эрекция, но я не мог до нее дотронуться. Он хлопал меня по животу, как выброшенный на берег кит, на кончике была белая капля, и серебряные колечки на нем тихо позванивали, и эхо отражалось от стен.
Мария, шепнул я и улыбнулся. Я знал, что она со мной еще не закончила. Я закрыл глаза и заснул.
Что я в Церкви люблю это церемонии и ритуалы, сказа-па однажды мне Мария у себя дома.
Дед с бабулей были баптистами и перестали заставлять меня ходить в церковь сразу после крещения, а после этого я мало вообще думал о религии, пока не встретил Марию, которая, оказалось, верует в какой-то собственный вид христианства. А я в конце концов стал верить в Марию.
Я уверена, что она сейчас не та, что была в дни латинской мессы, говорила Мария. Церковь теряет последователей и потому считает, что ей надо меняться, службы вести на английском, влезать в политику, стать более "релевантной" по отношению к повседневной жизни прихожан.
Потому-то она и теряет последователей! Они отрезают сами себя от прошлого, от вечных тайн, которые не давали Церкви распадаться. Вот почему меня потянуло к Кающимся.
Тебя и Дональда Фирна, сказал я.
Но он ничего не понял, ответила она. Может, он и слыхал какие-то смутные предания о них или читал истерические писания протестантских миссионеров, использовавших ритуалы кающихся как повод для нападок на папство. Дональд Фирн думал, что у них практиковались ритуальные пытки друг друга и человеческие жертвоприношения, как у ацтеков к несчастью для бедной Алисы Портер. Их наследия он не знал.
Мария рассказала мне, что эти ритуалы уходили корнями далеко в прошлое, раньше времен средневековых флагеллянтов, раньше даже раннего и примитивного христианства, к людям, посвятившим себя богине Диане в древнем Гелласе они бичевали собственные спины в честь ее. Архиепископ Санта-Фе Джон Б. Лами в 1850 году пытался заклеймить Кающихся как еретиков и подвергнуть отлучению. Но Церковь отступила, признав их как преданных верующих, а не почитателей дьявола, хотя были даны строгие инструкции не распинать более никого из своих братьев. К тому времени как поселенцы дошли до запада и нашли себе запрещенную гору для церемоний Кающихся, они уже только привязывали своего избранного Кристо к кресту, но кровь все так же текла по их спинам от укусов их пикадоров.
Кающиеся были простыми крестьянами из долины Рио-Гранде и вокруг горы Сангре-де-Кристос, потомки испанских поселенцев в Нью-Мексико, восходящих к году 1598. Их секты росли только в сельской местности вдали от таких центров, как Санта-Фе, Альбукерк и Эль-Пасо там, где было слишком мало францисканских братьев. И францисканцы более старались обратить индейцев-пуэбло, чем пасти собственное стадо, и многие вымогали крупные поборы за обряды брака, крещения и отпевания. Правление на испанских территориях становилось все более светским, и после мексиканской революции 1820 года все испанские францисканцы были высланы в Испанию и никем не заменены. Сельские жители остались блуждать без духовного руководства, пока эти земли не были оккупированы Соединенными Штатами в середине века, а к тому времени Кающиеся уже прочно укрепились в своей собственной традиции.
