Яна Дубинянская - Козлы
Перед кафедрой Твердолобого я остановилась, вынула зеркальце, привела себя в порядок, пару раз глубоко вдохнула и сказала себе, что все будет нормалек. Не зря ж я зубрила три дня эту долбаную прикладную… Не совсем же я тупая, в самом деле!
Не знаю, что на меня там нашло. Но я не могу!.. не могла… У него глаза, как зубоврачебная машина. И бульдожьи брылы, и рот перекривленный, как глиста… «Меня уже здесь нет. Придете осенью»…
И все равно не стоило так идиотски реветь перед ним, и умолять, и рассказывать про бабушку… Ему же все по фиг! На все плевать с высокого дерева, кроме этой его математики, извините, прикладной, которую я всю ночь… Но в билете, который он мне подсунул, вообще не было ни одного слова из учебника! Он их сам, наверное, сочиняет из головы, из-под шапочки своей… Козел!!!
— Елизавета, — тусклый, никакой, мерзкий голос. — Успокойтесь, Елизавета…
Ненавижу, когда меня так называют!..
Я подняла голову. В глазах все расплывалось и слегка двоилось. Увидела две одинаковые головы на чересчур широких плечах. Обе в очках и вязаных шапочках…
И внезапно мне стало все по барабану. На осень — ну и пусть. Мало ли что может случиться до осени. Война, например, или конец света. Или я выйду замуж за крутого. Или Твердолобый, — он же у нас, понимаете, в отпуску! вот пойдет купаться и утонет… и на его место возьмут нормального препода. А бате можно ничего и не говорить, зачетки ведь все равно забирают. И вообще не ехать домой на каникулы, а остаться в Киеве и поискать работу, раз уж не светит стипендия…
— Вы умеете управляться по хозяйству?
А видок у меня, наверное, ещё тот. Тушь турецкая, ей много не надо, чтобы поплыть. А я ещё кулаками сопли по щекам размазывала, как маленькая… Ну что, достанем зеркальце и будем наводить красоту — прямо при Твердолобом?
— Я вас спрашиваю, Елизавета!
Что он у меня такого спрашивал, я в упор не слышала. И не надо! Пусть подавится своей прикладной математикой! Но все-таки переспросила:
— Чего?
Он поморщился и, цедя слова сквозь зубы, принялся перечислять:
— Готовить, мыть посуду, убирать квартиру… то есть дом… стирать… Еще у матери сад, огород и эти, как их… козы.
Стало интересно. Неужели Твердолобый наконец совсем свихнулся?
— Козы! — я шмыгнула носом. — Да год пожить в общаге — и что тебе козы, что свиньи… А наш блок недавно ректорская проверка признала лучшим по чистоте!
Не знаю, зачем я это ляпнула. И мыслях не было перед ним выпендриваться, честное слово! Тем более, что лучшим признали не наш блок, а соседний, где Лариска с Городилиной и три пятикурсницы, которые уже выселились. Но ляпнула же!.. и так и осталась сидеть с раскрытым ртом, как полная идиотка… Или все-таки достать зеркальце?
— Вот что, — Твердолобый придвинул к себе мою зачетку, и я разом забыла и о зеркале, и обо всем на свете. — Завтра… нет, послезавтра я еду в Крым, к матери. Она живет в деревне у моря, там очень красивые места. Моя мать — старая больная женщина, ей трудно по хозяйству самой, а тем более обслуживать меня… Поработаете месяц, а там посмотрим. Тридцать гривень вас устроит? Плюс питание. И дорога туда и обратно.
Он помолчал и добавил, поднимая ручку:
— Я ставлю четыре — вы, кажется, готовились.
Я опять шмыгнула носом и провела рукой по глазам, размазывая остатки теней, — если там ещё что-то оставалось. Честное слово, я ни секунды не думала о том, о чем первым делом подумали вечером девчонки в общаге.
… Витка расхохоталась и ехидно протянула, что начинает уважать Твердолобого — похоже, не такой уж он и конченый импотент. Лариска, возвращая здорово помятый студенческий, заметила, что он мне и не понадобится: уж доцент-то расщедрится на СВ за полную цену. Зеленые абитуриентки из села, которых подселили на места пятикурсниц, просто хихикали не в тему, не понимая, о ком и о чем речь. А Олька, которая в общаге давно не жила, а забежала попрощаться перед свадьбой, сообщила, без неё не знали! — что Василий Ильич с первой женой в разводе, уже лет десять, так что вполне может считаться свободным мужчиной…
Так вот, я думала совсем о другом.
О том, что четыре по прикладной в нашей группе только у Петрова, Столярчука и Аньки Кривенко, если не считать Коробова. О том, что тридцать гривень — это даже больше, чем повышенная стипендия. Что бате можно будет наврать насчет практики на производстве, а маме, если получится, рассказать все как есть… И ещё о том, что я в своем родном городе никогда и близко не видела ни одной козы… И моря тоже никогда не видела, разве что по телевизору…
Но я не говорила Твердолобому, что согласна. Он сам почему-то так решил.
Вернул зачетку, которую я, не раскрывая, спрятала в сумочку. Я всегда так делаю, — хоть и очень хотелось проверить, вправду ли он поставил «хорошо». Вась-Ильич расписывался в ведомости, не глядя на меня.
И как раз в тот момент мне захотелось встать и уйти, как если бы я просто пересдала экзамен — и гудбай. На вокзал за билетом, в общагу за вещами, и — «доченька вернулась»! В первый день дома все тебе рады. Дармоедкой, шлюхой и кой-кем покруче становишься лишь на второй день, а то и на третий…
Твердолобый выпрямился, и его глазки за толстыми очками уткнулись в меня. Примерно в подбородок.
— Завтра в девятнадцать ноль-ноль я жду вас у кинотеатра «Русь», бесцветно отчеканил он. — Не опаздывайте.
Я вылупилась на него, ни черта не понимая. В кино-то зачем? С опозданием возникли подозрения на ту самую тему… ну, с чего девчонки прикалывались. А с другой стороны, почему бы и не сходить на халяву? И если он там руки начнет распускать в темноте, будет самое время послать его по известному адресу, козла, вместе с его мамой и её козами!.. В следующем семестре он у нас не читает.
Я хотела спросить, какой фильм, интересно же. Но Твердолобый встрял, только я рот успела открыть:
— Там выясним, подходите ли вы, Елизавета.
Глаза у него в тот момент были совершенно сумасшедшие.
* * *Огромный холст афиши кинотеатра «Русь» изображал квадратномордого мужика, перечеркнутого наискось оранжевой надписью «Крепкий орешек». Нижнюю часть букв и тела человекообразного монстра закрывали аккуратно расклеенные в ряд бумажные черно-белые интеллигентные плакаты.
«КУЗЬМИЧ, потомственный подольский колдун. Лечение болезней, снятие порчи и венца безбрачия, работа с энергиями космического и божественного происхождения, кармическая диагностика. С благословения Православной церкви».
На второй слева афише воздевшему руки святому человеку пририсовали изогнутую саблю и торчащие в стороны усы поверх настоящих. На художества хулиганов, надругавшихся над соседним плакатом, Твердовский предпочел не смотреть.
