Роберт Шекли - Машина Шехерезада - шесть историй
– Но здесь нет других персонажей!
– Я могу ввести их когда угодно, – заявила машина. – Смотри!
Через мгновение на утесе появились фермер с вилами, дровосек с топором, полицейский со свистком, танцовщица в перьях и ковбой с лассо.
– Я выбрала их наобум, чисто случайно, – сказала машина. – Не знаю даже, пригодятся ли они мне для рассказа. Возможно, сочиню про них страничку-другую, а потом перейду к новому сюжету.
– Это что еще за говорящая машина? – спросил фермер.
– Какая она странная! У меня от нее мороз по коже, – сказала танцовщица, и перышки ее затрепетали.
– Какая она нахальная! – сказал полицейский, нащупывая свой свисток.
– Помогите! – крикнул Мартиндейл.
Новые персонажи сгрудились на краю утеса и склонились, разглядывая Мартиндейла.
– Осторожней! Там оползень! – предупредила машина.
– Заткнись, – велел ей дровосек, поигрывая топориком.
– Помоги-и-те! – истошным голосом взвыл Мартиндейл, ибо корневище внезапно оторвалось, и он полетел прямо на острые, как шпильки, каменные шпили внизу. Неожиданно полет его прервался. Ковбой бросил лассо и поймал Мартиндейла в воздухе. Стоя на самом краю утеса, ковбой так усердно старался удержать веревку, что высокие каблуки его целиком ушли в землю. И все-так подошвы у ковбоя скользили, десятигаллонная шляпа съехала на затылок, и, казалось, его вот-вот утащит за край утеса живой, но, по сути, все равно что мертвый груз в виде Мартиндейла, который описывал внизу плавные круги, не переставая махать руками и орать благим матом.
Да, момент был опасный. Но тут танцовщица обхватила ковбоя за пояс, а фермер обхватил танцовщицу (заставив ее хихикнуть), а дровосек вцепился в фермера, а полицейский схватился за дровосека, и они дружно начали тянуть веревку, пока не вытянули Мартиндейла обратно на утес – на ту самую твердую землю, что Данте называл «дура терра».
– Я, конечно же, все именно так и задумала, – изрекла машина, сидя неподалеку на бревнышке.
Превратив себя в тонкую и прозрачную, как призрак, фигуру, она курила русскую папироску, заедая ее турецкой халвой и готовясь объяснить сюжетные нестыковки в следующей главе.
– Остановите ее! – крикнул Мартиндейл. – Она собирается всех вас похерить и начать новую историю с другими героями!
– Она не может этого сделать, – сказал полицейский, потрясая книжицей правил в черной обложке. – Здесь ясно сказано, что персона, упомянутая три раза, имеет полное право стать рядовым персонажем рассказа.
– Черта лысого! – откликнулась машина. – Это мой рассказ, и я могу с ним делать все, что захочу.
Машина подняла руку. Пальцы-щупальца начали чертить в воздухе знакомые и зловещие знаки, образующие тот самый символ небытия, что неизменно предшествует ликвидации персонажа. Но на сей раз ничего у нее не вышло. Дровосек импульсивно, почти не целясь, что ни в коей мере не умалило его орлиной зоркости, метнул топор прямо в персонажеликвидирующий механизм машины и вывел его из строя. Машина неуклюже и беспомощно поскребла щупальцами по искореженному механизму и задвинула его обратно в пластиковую броню.
– В яблочко! – воскликнул Мартиндейл. – Мы спасены!
– Идиоты! – проскрежетала машина неприятным голосом. – Неужто вы и вправду верите, что какой-то ничтожный персонаж может захватить над рассказом власть? Только попробуйте – я с вас мигом шкуру спущу!
Угрожающе размахивая свистком, полицейский устремился к машине, которая, бросив взгляд на его мрачную физиономию, тут же в целях самозащиты испарилась.
– Машины больше нет, а значит, мы имеем право строить свою жизнь по собственному усмотрению! – сказал Мартиндейл.
– Думаете, имеем? – усомнилась танцовщица.
– А это не против правил? – осведомился полицейский, листая черную книжицу.
– Мы должны сами управлять своими судьбами, – заявил Мартиндейл. – И я собираюсь начать прямо сейчас.
– Молодец, – сказал дровосек. – Только сначала закрой ширинку.
Мартиндейл молниеносно и смущенно застегнул «молнию», заметив при этом, что танцовщица сделала вид, будто ничего не замечает. Мартиндейл сделал вид, что не замечает ее притворства.
4. Полицейский, танцовщица и...
Полицейский, танцовщица, и фермер, и дровосек, и ковбой, и Мартиндейл мирно жили все вместе в месте, похожем на Швейцарию в погожий весенний денек. Поскольку они сами творили свою историю, у них не возникало никаких конфликтов. Танцовщица с удовольствием делила себя между мужчинами. Все мужчины с удовольствием принимали такой порядок вещей.
Так как машина испарилась, определенная приверженность к логике, и так уже поруганной, удерживала ее от мгновенного возвращения в рассказ. Поэтому машина отправила себя в ссылку, где ей ужасно не нравилось. Она решила сквитаться с персонажами, по вине которых здесь томилась. Сидя в местах, не столь отдаленных и придуманных ею самой, машина рассмотрела проблему с разных точек зрения и наслала на персонажей десятидневный беспробудный ливень. Никто не умеет ненавидеть так сильно, как машина.
– Зачем ты это вытворяешь? – спросил как-то раз Мартиндейл машину, не успевшую улизнуть в подполье.
– Потому что в рассказе нет никакого конфликта, – сказала машина.
– Дай нам немного времени. Мы придумаем какой-нибудь конфликт.
– Я помогу вам, – пообещала машина с беспечной ухмылкой, не предвещавшей ничего хорошего.
Ливень прошел. Вместо него машина наслала племя монгольских кочевников, чтобы те вторглись в гористую декорацию, где Мартиндейл и иже с ним жили в веселом распутстве. Монголы наводнили окрестности, оставляя за собой сплошную мерзость запустения. Захватчики не были личностями. Вернее, каждый из них был одной и той же личностью. Суровой и грозной. Все они выглядели и разговаривали в точности как Энтони Куинн[2].
В своих лагерях эти свирепоглазые коротконогие кочевники наплодили кучу жирных желтолицых детишек с помощью косоглазых девиц с черными и жирными волосами, небрежно завязанными в конские хвосты. Но это еще не все.
Все это еще происходило в юртах, разбросанных по бесконечной и неописанной равнине. Тут машина впервые раскаялась в том, что выбрала героями монгольских кочевников, но теперь она могла от них избавиться, лишь накопив солидный заряд энергии. А накопить ее было непросто. Даже в жизни машины бывают периоды упадка энергии. Вернее сказать, особенно в жизни машины. И именно в таком состоянии пребывала нынче машина Шехерезада. В плену у грез. В мечтательной неге. Искорки света на бархатистой черной поверхности. И женский голос, призывно-манящий. Да, машина Шехерезада размышляла, в частности, и о подобных материях.
