Сергей Кусков - Мирные люди
– У пакгауза, – ответил комендант. – Там…
– Очень хорошо, – перебил его инспектор. – Обеспечьте трибуну, соответствующий моменту лозунг и духовой оркестр. Даю вам полчаса.
***
В полчаса комендант не уложился, на подготовку ушел почти час, и инспектор не преминул бы ему попенять, если бы к назначенному времени не отвлекся на другие дела. Сначала он долго препирался с полковником, требуя, чтобы тот вывел на митинг весь личный состав. Полковник настаивал, что надо хотя бы минимум людей оставить для несения боевого дежурства. Особенно сейчас, в условиях войны. Неизвестно, сумел бы он настоять на своем, но тут со стороны Великого подошел ремонтный поезд, и инспектор переключился на него.
Ремонтники сообщили, что путь не взорван, только на протяжении трехсот метров с одной стороны аккуратно скручены все гайки, да пара рельсов унесена. Вроде бы недалеко их унесли, что-то длинное блестело в кустах на краю леса, но ремонтники не рискнули туда лезть – прикрутили рельсы из запаса, что взяли с собой.
Трибуну сколотили на скорую руку, она производила впечатление хлипкости и крайней ненадежности, и двое станционных служащих поздоровее подпирали ее с боков, чтобы и в самом деле не упала. Народа, впрочем, на нее влезло немного: командир бронепоезда с заместителем, инспектор и комендант станции.
Самое невероятное – был оркестр! Он стоял около трибуны и ждал команды. Полковник никак не предполагал, что комендант сумеет найти музыкантов, но, как оказалось, дольше всего возились с трибуной.
Ветер трепал натянутое меж двух жердей полотнище с написанным на скорую руку "Миру – мир! Война войне!" Бойцы стояли строем, лицом к трибуне, за которой был виден бронепоезд с поднятыми к небу скорострельными пушками, и инспектор обращался к строю:
– Товарищи офицеры, прапорщики, сержанты и солдаты! Так должен был я обратиться к вам, следуя букве устава, но я скажу проще: товарищи однополчане!
Он сделал паузу, чтобы оценить реакцию слушателей. Слушатели молчали, и он продолжил:
– В народе говорят: хочешь мира – готовься к войне. Мы – мирные люди! Вряд ли найдется другой народ, желающий мира в такой степени. Мы готовились. Этот бронепоезд, на котором вы отправляетесь в бой, – тоже свидетельство нашего миролюбия. И я не открою Америки, если скажу, что кое-кому решительно не нравится наша миролюбивая политика! Извините за невольный каламбур.
Инспектор снова сделал небольшую паузу – передохнуть – и с новыми силами продолжил:
– Вам, наверное, приходилось слышать, что война – это продолжение политики другими средствами. Но если наша политика – это политика мира, можем ли мы воспользоваться этими средствами? Можем, говорю я вам! Более того, имея дело с противником, который мира не хочет и к войне не готовится, мы просто обязаны действовать этими средствами! И если для того, чтобы принести нашему миролюбивому народу желанный мир, потребуется война, то пусть нас не остановит наше миролюбие!
Инспектор набрал в грудь воздуха и закончил свое выступление:
– Так вперед зову я вас, в бой за торжество мира над войной!!!
И, обернувшись к коменданту, негромко сказал:
– Давайте марш.
Комендант перегнулся через перила трибуны.
– Вася, давай! – крикнул он пареньку лет пятнадцати, тот взмахнул руками, и оркестр грянул "Прощание славянки".
Оркестр состоял из пяти человек: трубы, тромбона, геликона и барабана. Пятым был дирижер Вася, который, собственно, не дирижировал, а просто махал руками, задавая темп. В трубы дули здоровенные мужики с рожами, красными то ли от натуги, то ли по жизни, а барабанщиком был такой же, как начальник станции, пенсионер, едва видимый из-за барабана. Он бухал в туго натянутую кожу колотушкой и одновременно лупил медной тарелкой по другой такой же тарелке, прикрученной к барабану проволокой с обратной стороны.
При первых звуках марша откуда-то из-за пакгауза, к которому больше подходило слово "лабаз", донесся вой, нарастающий с каждой нотой. Казалось, воют бабы, по старинному обычаю; но никаких баб не могло быть в радиусе полукилометра от станции – так распорядился инспектор.
Он считал этот обычай чрезвычайно вредным. Именно из-за него, полагал он, всякая война поначалу складывается для нас неудачно, и лишь потом наступает перелом.
Армия, провожаемая бабьим воем, не может победить. Победу принесут не эти женатые мужики – этих противник выбьет подчистую, – а восемнадцатилетние мальчишки, которые придут им на смену. Девчонки, провожающие их – у кого есть девчонки, – не воют в голос, а молча кусают губы, стараясь не разреветься вслух.
Конечно, и из этих не все дойдут до Победы – меньшинство. Что поделаешь, война!
Чтобы не подрывать воинский дух солдат, обеих женщин из штата служащих станции – буфетчицу и посудомойку – отправили домой, закрыв буфет. (А кассирши не было, касса по ночам не работает.) Те, конечно, смылись с радостью, не дожидаясь смены. Пассажирок из зала ожидания тоже разогнали по домам, сказав, что поездов в ближайшее время все равно не будет. Разошлись, но не с радостью, а с ворчанием…
– Что это?! – спросил инспектор коменданта, услышав вой.
– Собачки, – ответил комендант. – Питомник тут у нас. От железной дороги. Служебный. Для охраны, то, сё… Как эту играем, они завсегда так, а с чего – ляд их знает!
– С-суки! – раздраженно бросил инспектор.
– Кобели тоже имеются, – машинально уточнил комендант. Инспектор так глянул на него, что комендант подумал: лучше бы это были бабы, случайно пропущенные при зачистке станции!
А оркестр играл, и даже не слишком вразнобой и не сильно фальшивя. Когда-то у марша были слова, причем не один вариант, и их пели под эту музыку. А потом один поэт с неправильными взглядами, к тому же сомнительной национальности, написал свой вариант текста. Собственно, ничего не было предосудительного в этом тексте, кроме личности автора, но с той поры – как отрезало. И словами "Прощания славянки" стали слова команды.
Забрав у инспектора мегафон, полковник набрал в грудь воздуха и крикнул, стараясь перекричать собачий вой (а это было не просто):
– Экипаж! Р-равняйсь! Смир-р-рна!! Напр-ра! Во!! Шагом!! Мар-р-р-рш!!!
– Полковник, это надо прекратить, – сказал инспектор. – Немедленно, слышите?!
Полковник оглянулся в поисках вестового, но тот, похоже, хорошо знал свое дело, потому что на трибуне вместо него уже стоял сержант из разведвзвода. Полковник негромко отдал команду, сержант спрыгнул с трибуны и, на бегу стаскивая с плеча автомат, устремился к лабазу. Когда передние шеренги бойцов подходили к бронепоезду (идти-то, слава богу, всего ничего), за лабазом раздались первые выстрелы, и сразу же за ними – лай и скулеж.
