Леонид Смирнов - Демон «Кеплера»
Цокугава следил за моей реакцией. Я молчал, сжимал и разжимал кулаки.
— Я не знаю слова «ложь». Зато я знаю слово «паника». И я не допущу паралича станции. Мы должны работать и будем работать. Миры не ждут. Это два. Опасных скачков напряжения нет и никогда не было. Я компетентней вас, так что уж поверьте на слово. Я уверяю, что все в пределах нормы. Это три. — Цокугава чувствовал себя хозяином положения. — А Фабиани просто нечего больше делать на станции. Он — теоретик, а сейчас время практиков. Он всюду совал свой нос, помочь был не в состоянии, а когда ему на это намекали, впадал в амбицию. Его уход — свидетельство прозрения, хоть и позднего. Теперь все встало на свои места. Это четыре… Я снял все ваши вопросы?
— Так вы уже всех нас приговорили… — тихо сказал я и повернулся, чтобы уйти.
Цокугава пытался создать из станции гомеостазис, замкнутый «вечный сосуд». Аналитик убедил себя в том, что этот мирок уже существует, и не задумываясь отбрасывал все, что противоречило его схеме.
Я вдруг ясно увидел, как трескается и раскалывается «вечный сосуд», из дыр хлещет вода, как бьются задыхающиеся рыбки, безвольно ложатся на сохнущее дно водоросли…
— Это просто упрямство. А оно еще никогда не спасало. Подумайте на досуге над моими словами. Я мог бы привести вам убийственные аргументы, но у меня совершенно нет времени, — снова выстрелил в меня Цокугава, но это уже был выстрел в небо.
Глава 2. Конец непрерывного генерала
Меня не любит жена. Что в этом особенного? В общем-то ничего. Но ведь это же моя жена!.. А Нэтти еще и теоретическую базу под свою любовь подвела: «Я вообще не умею любить, органически не способна на это чувство. Такая у меня нервная организация. А к тебе я хорошо отношусь. Это уже много. Скажи спасибо».
Но мне-то, мне как раз мало! Я же люблю ее, черт побери!
«Опять какой-то дурацкий разговор получился», — обычно говорит она после очередного выяснения отношений и демонстративно уходит на кухню. А я остаюсь один на один со своей ревностью. Я ревную Нэтти к ней самой. Мне кажется, что она все же умеет любить, но любит одну лишь себя.
Моя должность не дает мне возможности часто бывать дома. Постоянные дежурства на посту Экстра-К, вылеты на места аварий, чрезвычайные заседания в президентском дворце и прочая, и прочая… Думаю, жену это вполне устраивает. Она сама себе хозяйка, вольная птица. И кто знает, что она делает в мое отсутствие? Не прикреплять же к ней соглядатая. Но когда-нибудь я дойду до этой мерзости. Я ведь за Нэтти, как за себя, поручиться не могу. А делить ее с кем-нибудь… Нет, ни за что!!!
Повязать бы ее по рукам и ногам детьми, хозяйством, работой! Так ведь ни в какую. «Ты, — говорит, — большой человек, ты нужен стране. А я буду тебя всячески ублажать, чтобы ты всегда был весел и здоров и приносил наибольшую пользу. В этом мое предназначение, дело всей моей жизни», — и смеется. Ублажать… И это не любя! Одна насмешка. Да, умеет моя женушка пошутить, повеселиться — этого у нее не отнимешь. За это я ее тоже люблю.
Наибанальнейшая история. А вообще обидно, что моя собственная жизнь столь же нелепа, как и миллионы других. Все повторяется в мире и притом бессчетное число раз. Вы в каком веке живете? В веке бешеной ревности, в веке одураченных мужей, в веке неразделенной любви. И может быть, это времена фараонов, а может, день грядущий.
В этот вечер все было как всегда. По светосвязи миловидная дикторша предупредила о приближающемся грязепаде, призвала экономить энергию и отключилась. Я залез под душ, покряхтывал, подставляя бока бодрящей холодной струе. Правда, под занавес пришлось добавить тепла, чтобы потом не поморозить жену. Нэтти у меня побаивается холода. Мерзлячка моя ненаглядная…
Чуть зеленоватая вода била звеня. Добродушно пофыркивал смеситель. По телу одна за другой пробегали горячие волны. Я начал было сомлевать. «Непорядок», — подумал лениво, но так и не шевельнул рукой. Во всей этой процедуре давно заключался для меня особый ритуал. Сформировался добротный рефлекс, и мысли о Нэтти наполняли меня до краев. Только уж больно редко бывают минуты такого бескорыстного блаженства!
Раздался стук в дверь. Это конечно же была Нэтти. Однако с чего такая робость? Неужели опять мои дела? Как только запахнет работой, жена моментально перестраивается, превращаясь в примерную гражданку, скромную, дисциплинированную, отлично знающую свое место согласно боевому расчету. А я, соответственно, должен — по ее мнению — срочно заворачиваться в пурпурную начальственную тогу. Но я — то не желаю! Ничего себе раскладочка: я должен набычиваться перед моей собственной женой, надувать грудь, по-генеральски дубеть и становиться похожим на надраенного до блеска медного идола.
— Милый, тебя на провод! Твой адъютант! — прокричала Нэтти, перекрывая голосом шум воды.
Я завернулся в пушистую купальную простыню (подарок жены) и вышел в коридор. На проводе действительно был Карлуша Эдельфри, мой неуемный, не стареющий, несмотря ни на что, адъютант по непрерывной службе.
— Добрая ночь, — сказал я нарочито недовольным голосом. — Что стряслось?
— Убийство в день Называния. Массовое, как ни прискорбно. Надо ехать, мой генерал. Президент ждет.
— Что уже известно? — спросил я, начиная натягивать полевой сетчатый мундир, поспешно принесенный Нэтти.
— Это не телефонный разговор, — пробормотал Карлуша.
— Вот теперь я готов. Где машина?
— У входа.
— Тоща до встречи.
Я чмокнул в щечку Нэтти, взявшую на караул. Губы она предусмотрительно отвернула. Не время для телячьих нежностей. Она всегда совершенно точно знает: для чего настало время, а для чего — нет.
Я сбежал по ступенькам. Разогретое тело студил прохладный ветерок. Вокруг была тьма кромешная, редкие огоньки булавочными уколами буравили черноту небосвода. Кабина двухместного генеральского коптера была освещена теплым зеленоватым пламенем. Так и хотелось нырнуть в нее, как в постель. Индикаторы подмигивали веселыми чертенятами. Шофер при виде меня перестал протирать сощуренные спросонья глаза, расправил густые пушистые усы и сказал рокочуще:
— Добрая ночь.
— Добрая ночь.
Я сел, захлопнул дверь, устроился поудобнее на кожаном сиденье. И наш неуклюжий на вид коптер под лихой шоферский посвист сорвался с места. Этот человеческий звук был единственным звуком в кабине. Без него бы и не понять, отчего это вдруг метнулись вниз, как молнии, городские огоньки, а бархатное небо приняло нас в свои объятия.
Ночной полет не сравнишь ни с каким другим. Порой чувствуешь, что за бортом коптера ничего нет — вакуум, конец мира, преисподняя. Вся жизнь сосредоточена здесь, в кабине. Привыкнуть к ночному полету нельзя. Разве только уж очень потянет в сон — дремота везде одинакова. Во время таких полетов во мне почему-то рождаются новые ощущения, приходят странные мысли, вспоминаются напрочь забытые сцены и люди.
