Михаил Булгаков - «На суше и на море» - 89. Фантастика
История в совхозе
Положительно нет прекраснее времени, нежели зрелый август в Смоленской хотя бы губернии. Лето 1928 года было, как известно, отличнейшее, с дождями весной вовремя, с полным жарким солнцем, с отличным урожаем. Яблоки в бывшем имении Шереметьевых зрели, леса зеленели, желтизной квадратов лежали поля. Человек-то лучше становится на лоне природы.
Александр Семенович Рокк оживленно сбежал с крыльца с колоннадой, на коей была прибита вывеска под звездой:
СОВХОЗ «КРАСНЫЙ ЛУЧ»— и прямо к автомобилю-полугрузовичку, привезшему три черные камеры под охраной. Весь день Александр Семенович хлопотал со своими помощниками, устанавливая камеры в бывшем зимнем саду — оранжерее Шереметьевых. К вечеру все было готово. Под стеклянным потолком загорелся белый матовый шар, на кирпичах устанавливали камеры, и механик, приехавший с камерами, пощелкав и повертев блестящие винты, зажег на асбестовом полу в черных ящиках красный, таинственный луч.
Александр Семенович хлопотал, сам влезал на лестницу, проверяя провода. На следующий день вернулся со станции тот же полугрузовичок и выплюнул три ящика великолепной гладкой фанеры, кругом оклеенные ярлыками и белыми по черному фону надписями.
— Осторожно: яйца!!
— Что же так мало прислали? — удивился Александр Семенович, однако тотчас захлопотался и стал распаковывать яйца. Распаковывание происходило все в той же оранжерее, и принимали в нем участие: сам Александр Семенович, его необыкновенной толщины жена — Маня, кривой бывший садовник бывших Шереметьевых, а ныне служащий в совхозе на универсальной должности сторожа и уборщица Дуня. Александр Семенович распоряжался, любовно посматривая на ящики, выглядевшие таким солидным компактным подарком под нежным закатным светом верхних стекол оранжереи. Александр Семенович, шлепая сандалиями, суетился возле ящиков.
Яйца оказались упакованными превосходно: под деревянной крышкой был слой парафиновой бумаги, затем промокательной, затем следовал плотный слой стружек, затем опилки, и в них замелькали белые головки яиц.
— Заграница, — говорил Александр Семенович, выкладывая яйца на деревянный стол, — разве это наши мужицкие яйца… Все, вероятно, брамапутры, черт их возьми! Немецкие… Только не понимаю, чего они грязные, — говорил задумчиво Александр Семенович… — Маня, ты присматривай. Пускай дальше выгружают, а я иду на телефон.
Вечером в кабинете Зоологического института затрещал телефон. Профессор Персиков взъерошил волосы и подошел к аппарату.
— Ну?
— Мыть ли яйца, профессор?
— Что такое? Что? Что вы спрашиваете? — раздражился Персиков. — Откуда говорят?
— Из Никольского, Смоленской губернии, — ответила трубка.
— Ничего не понимаю. Никакого Никольского не знаю. Кто это?
— Рокк, — сурово сказала трубка.
— Какой Рокк? Ах, да… это вы… так вы что спрашиваете?
— Мыть ли их?… Прислали из-за границы мне партию курьих яиц…
— Ну?
— …А они в грязюке в какой-то…
— Что-то вы путаете… Как они могут быть в «грязюке»? Может быть, немного… помет присох… или что-нибудь еще…
— Так не мыть?
— Конечно, не нужно… Вы что, хотите уже заряжать яйцами камеры?
— Заряжаю. Да. Пока, — цокнула трубка и стихла.
— «Пока», — с ненавистью повторил Персиков приват-доценту Иванову. — Как вам нравится этот тип, Петр Степанович?
Иванов рассмеялся:
— Это он? Воображаю, что он там напечет из этих яиц.
— Д…д…д… — заговорил Персиков злобно, — вы вообразите, Петр Степанович, ну, прекрасно, очень возможно, что на дейтероплазму куриного яйца луч окажет такое же действие, как и на плазму голых. Очень возможно, что куры у него вылупятся. Но ведь ни вы, ни я не можем сказать, какие это куры будут… Может быть, они ни к черту негодные куры. Может быть, они подохнут через два дня. Может быть, их есть нельзя! А разве я поручусь, что они будут стоять на ногах? Может быть, у них кости ломкие, — Персиков вошел в азарт и махал ладонью и загибал пальцы.
— А отказаться нельзя было? — спросил Иванов. Персиков побагровел, взял бумагу и показал ее Иванову. Тот прочел и иронически усмехнулся.
— М-да… — сказал он многозначительно.
— И ведь заметьте… Я своего заказа жду два месяца, и о нем ни слуху, ни духу. А этому моментально и яйца прислали, и вообще всяческое содействие…
— Ни черта у него не выйдет, Владимир Ипатьич. И кончится тем, что вернут вам камеры.
— Да если бы скорее, а то ведь они же мои опыты задерживают.
Дни стояли жаркие до чрезвычайности. Над полями видно было ясно, как переливался прозрачный, жирный зной. А ночи чудные, обманчивые, зеленые. Дворец-совхоз, словно молочный, сахарный, светился, в парке тени дрожали, а пруды стали двуцветными пополам — косяком лунный столб, а половина бездонная тьма. В пятнах луны можно было свободно читать «Известия», за исключением шахматного отдела, набранного мелкой нонпарелью.
В 10 часов вечера, когда замолкли звуки в деревне Концовке, расположенной за совхозом, идиллический пейзаж огласился прелестными звуками флейты.
Играл на флейте сам заведующий совхозом Александр Семенович Рокк, и играл, нужно отдать ему справедливость, превосходно.
Концерт над стеклянными водами и рощами и парком уже шел к концу, как вдруг произошло нечто, которое прервало его раньше времени. Именно в Концовке собаки, которым по времени уже следовало бы спать, подняли вдруг невыносимый лай, который постепенно перешел в общий мучительный вой. Вой, разрастаясь, полетел по полям, и вою вдруг ответил трескучий в миллион голосов концерт лягушек на прудах. Все это было так жутко, что показалось даже на мгновенье, будто померкла таинственная колдовская ночь.
Александр Семенович оставил флейту и вышел на веранду:
— Маня. Ты слышишь? Вот проклятые собаки… Чего они, как ты думаешь, разбесились?
— Откуда я знаю, — ответила Маня, глядя на луну.
— Знаешь, Манечка, пойдем посмотрим на яички, — предложил Александр Семенович.
— Ей-богу, Александр Семенович, ты совсем помешался со своими яйцами и курами. Отдохни ты немножко!
— Нет, Манечка, пойдем.
В оранжерее горел яркий шар. Александр Семенович открыл контрольные стекла, и все стали поглядывать внутрь камер. На белом асбестовом полу лежали правильными рядами испещренные пятнами ярко-красные яйца, в камерах было беззвучно… а шар вверху в 15 000 свечей тихо шипел…
— Эх, выведу я цыпляток! — с энтузиазмом говорил Александр Семенович, заглядывая то сбоку в контрольные прорезы, то сверху, через широкие вентиляционные отверстия. — Вот увидите… Что? Не выведу?
