Джордж Эффинджер - Пришельцы, которые знали все
— О, Господи…
— Верно, — сказал Харв, — вакуумные лампы. Все наше космическое оборудование работает на вакуумных лампах. Они занимают чертову кучу места. И перегорают. Вы хоть представляете, как долго приходится искать проклятую лампу, если она перегорела? Помните, как ваши люди таскали сумки с лампами от своих телевизоров в мастерскую для проверки? Представьте себе то же самое в масштабах корабля. И мы не можем просто взять и взлететь — сначала эти штуки должны прогреться. Надо повернуть ключ, дать им минуты две на прогрев, и только затем можно стартовать. Вечная головная боль с этими лампами.
— Не понимаю, — потрясение произнес Луис. — Если у вас такая примитивная техника, то как вы сюда добрались? А если мы так вас опередили, то должны были давно добраться до вашей планеты, не говоря уже обо всем прочем.
Харв деликатно рассмеялся.
— Не рвите на себе волосы, Луис. Как раз потому, что ваша электроника лучше нашей, вам не нужно было добиваться успехов в других направлениях. К примеру, представьте себе, что человечество похоже на парня из Лос-Анджелеса, который ездит на новеньком «кадиллаке», а мы — на жителя Нью-Йорка, у которого битый старый «форд». Оба выезжают из своих городов в Сент-Луис. И вот парень на «кадиллаке» гонит по скоростным шоссе, делает 120 миль в час, а парень на «форде» не спешит, делает всего по 55 миль. Но землянин останавливает свой «кадиллак» в Вегасе, проигрывает в очко все деньги, и ему нечем платить за бензин. А целеустремленный маленький наап едет днями и ночами и добирается до цели. Все дело в интеллекте и воле. У вас много говорят о полетах к звездам, но без конца тратят деньги на другие начинания, вроде войн, эстрадной музыки, международных спортивных состязаний и демонстрации мод. Если хотите выйти в космос, нужно этого добиваться.
— Но мы действительно хотим!
— Тогда мы вам поможем. А вы обучите наших инженеров электронному делу, и мы совместно построим замечательные базовые корабли, которые откроют Вселенную и для людей, и для наапов.
— Это мне нравится, — выдохнул Луис.
Все мы согласились, что это более перспективная задача, чем с пустынями и алтеем. Оставалось надеяться, что мы сумеем охранить наапов, не дать народу вышибить этих зануд с Земли, пока они не выполнят обещания.
Когда я учился на втором курсе колледжа, со мной делил комнату длинный тощий парень по имени Барри Ринц. У него была кудрявая шевелюра, и его узкое лицо словно выглядывало из кучи упаковочных стружек. Барри сильно косил — не из-за дефекта глаз, а потому что хотел произвести впечатление, будто постоянно определяет ценности этого мира. Чистая правда: он мог назвать истинную и рыночную стоимость любого объекта — какой бы вам ни попался.
Как-то в воскресенье мы назначили свидание на футболе двум девушкам из другого колледжа того же города. Перед матчем повели их в университетский музей с замечательной художественной коллекцией. Моя красотка Бриджит — она готовилась в учительницы начальной школы — и я бродили из зала в зал, отмечая, что вкусы у нас очень похожи. Нам обоим нравились импрессионисты и сюрреалисты. В музее были две маленькие картины Ренуара, и мы добрых полчаса ими восхищались, а потом долго и по-студенчески глупо острили насчет того, что происходит на картинах Магрита, Дали и Де Кирико.
Барри и его девушка по имени Дикси случайно встретились с нами в зале скульптуры, и Бриджит сказала подруге:
— Там есть потрясающий Сера!
— Сера-а? — протянул Барри с изумлением и недоверием.
— Я люблю Сера, — сказала Дикси.
— Да, конечно, — ответил Барри. — В Сера нет ничего по-настоящему дурного.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Вы знаете, кто такой Ф.Черч?
— Кто-кто? — спросил я.
— Пошли!
Он почти силой потащил нас в зал американских художников. Ф.Черч (1826–1900) оказался выдающимся американским пейзажистом, в картинах которого были удивительные и прекрасные световые эффекты.
— Посмотрите, какой свет! — кричал Барри. — Какое пространство! Какой воздух!
Бриджит покосилась на Дикси и шепнула:
— Посмотреть на воздух?
Живопись была прекрасна, мы так и сказали, но Барри не успокаивался. Черч, по его словам, был величайшим художником во всей американской истории и одним из лучших в мире во все времена.
— Я бы его поставил в один ряд с Ван-Дейком и Каналетто! — восклицал мой сосед по комнате.
— Каналетто? — переспросила Дикси. — Это тот, кто рисовал виды Венеции?
— Какое у него небо! — экстатически бормотал Барри. Он выглядел, как сластолюбец, охмелевший от наслаждений.
— Некоторые любят картины с собачками или голыми женщинами, — заметил я. — Барри любит свет и воздух.
После музея мы пообедали, но сначала Барри объяснил, какое блюдо заслуживает внимания, а какое — сущая гадость. Заставил нас пить никому не известное эквадорское пиво. Для Барри весь мир делился на великолепные вещи и на гадкие вещи. Благодаря этому его жизнь сильно упрощалась, если не считать одного: его приятели почему-то были не в состоянии общаться между собой.
На матче он сравнивал защитника команды нашего колледжа с одной звездой футбола, а нападающего — с другой. Концерт после первой половины матча сравнил с выступлением джаза штата Огайо. И перед концом третьего тайма стало ясно, как день, что Барри вот-вот смертельно надоест Дикси. Мы с Бриджит шепотом договорились удрать от них при первой же возможности — Дикси, наверное, сумеет отговориться тем, что ей надо успеть на автобус, и тоже удерет. А Барри проведет вечер, как обычно: сидя в нашей комнате и изучая книжку «Президентские выборы 1996 года».
В иных случаях Барри читал мне лекции на самые разные темы: об американской литературе (лучший поэт — Эдвин Арлингтон Робинсон, лучший романист — Джеймс Томас Фаррелл)[2], о животном мире (единственное стоящее домашнее животное — золотистый ретривер), об одежде (во всем, кроме как в пиджаке цвета морской волны и широких серых брюках, мужчина напрашивается на неприятности) и даже насчет хобби — он собирал знаки различия русской царской армии. Когда я сказал, что мой папаша коллекционировал колючую проволоку, он несколько дней со мной не разговаривал.
Барри являл собой прямо-таки кладезь информации. В университете был арбитром по части хорошего вкуса. Все знали, у кого надо просить совета.
Но у него никто ничего не спрашивал. Мы его люто ненавидели. Я сменил жилье еще до конца осеннего семестра. Озлобленный и всеми отверженный Барри Ринц устроился старшим воспитателем в среднюю школу. Именно такая работа была ему нужна — мало кому так везет в жизни.
