Фриц Лейбер - Серебряные яйцеглавы
Сияя бирюзовыми костюмами с опаловыми пуговицами, «папаша и сынок» самодовольно стояли у словомельницы. Писатель с дневной смены так и не появился. Охранник Джо спал прямо под табельными часами. Остальные посетители разбрелись. Откуда-то появился розовый робот и тихо пристроился на табурете в дальнем углу сводчатой комнаты. Его захваты двигались так, что казалось, будто он вяжет.
Отец. Ну вот, сынок. Посмотри-ка на это. Ну, ну, не нужно так запрокидывать голову.
Сын. Она большая, папа.
Отец. Действительно. Это словомельница, сынок, машина, которая пишет художественные книжки.
Сын. Она пишет мои книжки с рассказами?
Отец. Нет, она пишет романы для взрослых. Гораздо меньшая по размеру машина — почти твоего роста — пишет для маленьких…
Сын. Давай уже пойдем, папа.
Отец. Нет, сынок! Ты хотел посмотреть словомельницу, ты просил и просил, а мне стоило больших неприятностей достать пропуск посетителя, и поэтому ты сейчас будешь смотреть на эту словомельницу и слушать мои объяснения.
Сын. Да, папочка.
Отец. Ну, видишь, это вот так — нет… вот, вот так…
Сын. Это робот, папа?
Отец. Нет, это как электрик или твой учитель. Словомельница — не личность, какой является робот, хотя оба сделаны из металла и работают от электричества. Словомельница — почти как электрическая счетная машина, но имеет дело со словами, а не с цифрами. Она вроде большой шахматной или военной машины, с той лишь разницей, что действия производит в романе, а не на доске или на поле боя. Однако словомельница, в отличие от робота, неживая и не может двигаться. Она может писать только художественные книги.
Сын (пиная металлический корпус ногой). Дурная старая машина!
Отец. Не делай этого, сынок. Значит, это вот так, есть множество способов рассказать одну и ту же историю.
Сын (все еще вяло пиная машину). Да, папа.
Отец. Эти способы зависят от того, какие выбраны слова. Но раз уж одно слово выбрано, все остальные должны соответствовать этому первому слову. Они должны нести то же настроение и соответствовать возрастанию напряжения с микрометрической точностью. Впрочем, это я объясню тебе позже.
Сын. Да, папа.
Отец. В словомельницу вводится общая канва рассказа и поступает в ее большой банк памяти — много больше, чем даже папочкин, — где наугад подбирается первое слово. Это называют «открыть козырь». Или первое слово задает ей программист. Однако, когда машина подбирает второе слово, она должна выбрать такое, которое соответствовало бы атмосфере и так далее, и так далее. Введи в машину одну и ту же канву рассказа и сотню разных слов — по одному за раз, конечно, — и она напишет сто совершенно разных романов. На самом деле все, безусловно, гораздо сложнее для твоего, сынок, понимания, но работает она именно таким образом.
Сын. Словомельница рассказывает ту же историю разными словами?
Отец. В некотором смысле — да.
Сын. По-моему, это глупо.
Отец. Это не глупо, сынок. Все взрослые читают романы. Папа тоже читает романы.
Сын. Да, папа. А это кто?
Отец. Где?
Сын. Идет сюда. Та леди в тесных синих штанах, с расстегнутой рубашкой.
Отец. Хм! Не смотри туда, сынок. Это еще один писатель, сынок.
Сын (продолжая смотреть). А что такое писатель, папочка? Она из тех плохих женщин, о которых ты мне говорил, когда они пытались заговорить с тобой в Париже, да только ты не захотел?
Отец. Нет, нет, сынок! Писатель — просто человек, смотрящий за словомельницами, вытирающий пыль и все такое. Издатели заявляют, что писатель помогает словомельнице писать книгу, но это все выдумки, сын, просто для смеха, чтобы сделать все более занимательным. Писателям позволено одеваться и вести себя невоспитанно, как цыганам. Все это — часть соглашения профсоюза, восходящего ко времени изобретения словомельниц. Сейчас ты бы не поверил…
Сын. Она что-то вкладывает в эту словомельницу, папа. Что-то черное и круглое.
Отец (не глядя). Она ее смазывает, или меняет транзистор, или делает еще что-нибудь, что должна делать у этой словомельницы. Ты бы не поверил сейчас в то, что скажет тебе папочка, если бы это говорил тебе не папочка. До изобретения словомельниц…
Сын, Она дымится, папа.
Отец (все еще не глядя). Не перебивай, может, она разлила масло или еще что. До изобретения словомельниц писатели в самом деле писали рассказы! Они должны были рыскать…
Сын. Писатели убегают, папа.
Отец. Не перебивай. Они должны были рыскать в своей памяти, подбирая каждое слово для рассказа. Должно быть, это была…
Сын. Она все еще дымится, папа. Искры летят.
Отец. Кому говорю — не перебивай. Должно быть, это была ужасно тяжелая работа, как постройка пирамид.
Сын. Да, папа. Она все…
Бум! Словомельница Гаспара оглушительно расцвела шрапнелью.
Парочка «папаша и сынок» приняла на себя всю силу взрыва и разлетелась на изумрудные и опаловые кусочки, безболезненно прекратив существование, оказавшись случайной жертвой странного профессионального восстания. Инцидент, в котором они погибли, был не единственным, он повторился в целом ряде близлежащих мест, но, к счастью, с меньшим количеством жертв.
По всему Читательскому Ряду, называемому некоторыми улицей Грез, писатели крушили словомельницы. От обугленной книжной елочки, где свалился Гаспар, до стартовых площадок книжных кораблей на другом конце Ряда все разоряли и опустошали члены писательского союза. Лавиной пронеслась по центральной улице крупнейшего на Земле и полностью механизированного издательского центра — фактически единственного во всей Солнечной системе — беснующаяся яркая толпа в беретах и халатах, в тогах и брыжах, в кимоно, колпаках, спортивных рубашках, гладких черных бабочках, кружевных манишках и цилиндрах, в камзолах и гамашах, в майках и джинсах. Они безжалостно врывались в каждую литературную фабрику, неся смерть и разрушение гигантским машинам, в прислугу которых они превратились и которые перемалывали в своих электронных челюстях читательскую жвачку, утолявшую жажду и кормившую подсознание жителей трех планет, полдюжины лун, нескольких тысяч искусственных спутников и космических кораблей на орбитах и в полетах.
