Борис Рахманин - «На суше и на море» - 87. Фантастика
Следующее письмо… Следующее… Еще одно… «Здравствуй, бабушка! К тебе обращается твой внук Алик Лагода. Не удивляйся этому письму. Когда ты вырастешь большая и выйдешь на пенсию, у твоего сына Пети тоже будет сын — это я. И ты мне однажды расскажешь, что сидела в Татьянин день на подоконнике, смотрела на улицу, по которой прохаживался городовой с настоящей саблей, и что у тебя было очень неважное настроение. Потому что, хоть ты звалась Татьяна, никто тебе в этот день не пожелал успехов в работе и в личной жизни. И я решил тебе, бабуля, написать. Поздравляю тебя, бабуля! Живи долго-долго, доживи, пожалуйста, до конца этого века и расскажи мне, получила ли ты мое письмо. С пионерским приветом — Алик Лагода. Твой внук, ученик 4-го класса „В“ 132 средней специальной школы для художественно одаренных детей».
Почтмейстер растроган, смеется. «До чего же смекалисты эти пионеры! Ну, вот, последнее наконец! Эге…» Последнее письмо оказалось ответом из Будущего на недавнее послание строителей жилого дома. Быстро отреагировали! То хмурясь, то улыбаясь, Почтмейстер перечитывает его дважды. «М-да-а-а… Вот так история! Что ж, доставлю, пусть ознакомятся. Но будет ли польза? Объект сдан. С глаз долой — из сердца вон. Как же быть? Надо что-то придумать…»
Но вот обе стопки писем уже разобраны, к конвертам пришпилены одинаковые бумажки с точным обозначением века, года, дня. Это, чтобы не терять потом зря дорогого времени. И так уж за полдень перевалило. Почтмейстер наскоро стряпает себе обед — молоко с овсяными хлопьями, бутерброд с сыром и огурец. И полстаканчика минералки. Подкрепившись, раскладывает по разным отделениям сумки письма и бережно достает из ящика те самые, дающие ему возможность управлять временем часы. Они смонтированы в старинном серебряном корпусе «Павла Буре». С чего начать? С Хиросимы! На удивительных часах имеется огромное количество всевозможных стрелок. Гавриил Васильевич умело настраивает их, нажимает рифленую кнопку — и тут же оказывается в Японии 1945 года. Прямо перед ним узкий палисадник, цветы, кривая невысокая вишенка, усыпанная созревшими, ярко-алыми, точно лакированными ягодами. Бутылочка привязана к ветке, кружатся пчелы. Наверно, в бутылочке сладкая вода. Кучки плодородной земли чернеют в глубине палисадника, а за ними — крохотный аккуратный домик с мутно-прозрачными стенами из промасленной бумаги. Молодая женщина в деревянных сандалиях и пестром кимоно с очень широкими рукавами вышла из домика, посмотрела, кланяется. Почтмейстер тоже поклонился. Она снова поклонилась. Тогда и он снова поклонился. Она подошла ближе. Сузив на всякий случай глаза, вежливо улыбаясь, он протянул ей телеграмму. Она ахнула, отшатнулась.
— Не пугайтесь, уважаемая госпожа, — снова поклонился он, — ничего страшного! Прочтите, прошу вас, и распишитесь в получении. Вот здесь.
— Я думала… Господин Куроцу уже два месяца не писал, и я подумала… Я испугалась, что он… Хвала богине солнца, мой муж жив, — улыбнулась она, прочитав текст, — но зачем он пугает нас? Мы дома, а он на войне, среди огня. Да и как я могу уехать за сто километров, — оглянулась женщина на дом, — маленькая Исикари уже неделю больна, у нее жар. Я четыре дня не выходила на работу, уважаемый господин хозяин шелковой фабрики был очень сердит за это, меня уволили. А ведь он и есть один из наших родственников. Хороша бы я была, приди к нему с этой телеграммой. Он засадил бы меня за решетку. Уехать? Разве я могу уехать, господин? Посудите сами, у меня осталось всего семь иен. Но ничего, мы дома. А родные стены, — кивает она на стены из промасленной бумаги, — это лучшая крепость. Главное, чтобы господин Куроцу остался жив и здоров, а уж мы…
Почтмейстер только вручает письма. И телеграммы. Ни на что больше его удивительные часы оснований ему не дают. Он не в состоянии помочь господину Куроцу, выжившему в огне войны, дожившему до старости и пославшему в Прошлое эту отчаянную телеграмму. «Я только Почтмейстер, — думает он, — обеспечил своевременную доставку, а большего сделать не…не… Не взыщите, — думает Почтмейстер. — Я… Я бы… Если бы это было возможно… Для себя, например, я меньшего хочу… Всего лишь написать жене, что Гоша… что он… Поскольку похоронки на него так и не было, может, он жив? Можно было бы и самому Гоше написать, узнать, где он, как… Но нельзя, не имею права…» — поклонившись еще раз в ответ на бесчисленные поклоны госпожи Куроцу, Почтмейстер уходит. Он бредет среди бумажных домиков-шкатулок — как недолго, но как ярко будут они пылать! — усыпанных ягодами вишен, в ветвях которых гудят заблудившиеся, пьяные от сладкой воды пчелы. Почтмейстер поглядывает на небо, со страхом ждет… Снежные вершины конусовидных гор, медленным хороводом плывущие вокруг города, едва заметны в бледно-голубом воздухе, как бы парят в нем, вот-вот спустятся на землю. «А ведь мог же я, мог написать Тамаре или Гоше раньше, при Фуке, мог же… — казнился Гавриил Васильевич, — мог бы, если бы верил… если способен был бы поверить в Почтмейстера. Каким же я был пнем, дубиной! Все это сказочки, думал, мифы, фольклор… Выжившим из ума опасался себе показаться, пустым мечтателем. Значит, мало любил Гошу и Тамару, если свои собственные сомнения и опасения поставил выше их счастья. Ничем, ничем нельзя пренебрегать, если желаешь послужить другому человеку, ни самым малым и скромным деянием, поклоном, улыбкой, кивком, ни самой немыслимой, сумасшедшей сказкой! А вдруг… Вдруг сказка эта поможет? — у старика защемило сердце, остановившись, он потер ладонью левую сторону груди под пиджаком. — И надо же, чтобы именно мне, Фоме неверующему, доверили мою нынешнюю должность… Вот как наказала меня судьба…» Вздыхая, он переводит стрелку на часах, нажимает на кнопку… И оказывается в 1914 году, в большом купеческом городе на берегу Волги. Окраина… А вот и серый, с узкими окошками дом, где помещается приют. А вот и Таня. Бледная, худая. Как свечечка. Сидит на подоконнике и невидящим взглядом всматривается в кирпичный брандмауэр дома напротив. Медленно ходят по двору, развешивают на веревках полотенца еще несколько девочек с одинаково заплетенными косицами, в одинаковых серых платьях и неуклюжих тяжелых башмаках.
— Эй, старик! — Почтмейстер оглядывается. Его манит к себе городовой. — Подойди! Кто таков?
— Девочка, — торопливо окликает Гавриил Васильевич одну из сирот. — Ты Таню Лагоду знаешь? Нет? Ах, да, это она по мужу Лагодой будет. Ну, вон ту девочку, на подоконнике? На, передай ей письмецо. Поздравь ее от имени и по поручению… От ее внука… — Почтмейстеру следовало тут же перевести стрелки и нажать на кнопку, но он растерялся почему-то, забыл вдруг все инструкции, часто, тяжело дыша, держась за сердце, бежит по вымощенной булыжником улице вниз, к реке. Сзади свистки, топот сапог.
