Василий Щепетнев - Тот, кто не спит
Он свернул с дороги, пошел под углом, вспоминая значение тангенса сорока пяти градусов. На середине гипотенузы опять спрыснул след, в третий раз - заходя в посадку.
Света месяца едва хватило, чтобы выбрать подходящее местечко, закрепить межу стволами гамак, у головы подвесить рюкзак, у ног - сапоги. Тарзан из племени северных короткошерстных обезьян.
В животе заурчало, болезненная спазма скрутила - и отпустила. Помог бальзам, и промывание желудка не зря делал, иначе несло бы, как паршивого гусенка.
Он немного прошел, прогуливаясь, вдоль лесополосы, глядя на уходящий месяц. Пора за ним, на боковую.
Он вернулся к своему гнезду, забрался в гамак, укрылся с головой полотнищем. Издалека донесся протяжный вой. Унюхал выжлец плоды химизации и расстроился. Тяжко его хозяевам придется. И верно: человеческий крик, истошный, пронзительный, пересек поле, за ним - два выстрела.
Петров вслушался. Неясные, заглушенные расстоянием ругательства, стоны. А вы как думали, ребятки? Турист нынче пошел ушлый, запросто не возьмешь.
До рассвета - три с половиной часа. Вполне достаточно, если уснуть сразу.
Но не спалось.
3
Утренняя птичья истерика бодрит сильнее кофе.
Петров, лежа в гамаке, завтракал, попеременно прикладываясь к тубу с сыром и пластиковой бутылочке с тоником. Почти космонавт почти в космосе.
Сороки верещали, обсуждая свои внутренние дела. Других двуногих бескрылых поблизости нет.
Он откинул полотнище и стал медленно спускаться на землю. Какой Тарзан, смешно, желтый земляной червяк в период линьки, старая кожа сошла, а новой - не оказалось.
Утро росистое, ночь все слезы выплакала. Босиком по траве, и ноги чистые-чистые. Кто моет ноги по утрам, тот поступает мудро...
Он прикрепил кобуру к ремню, вложил пистолет. Балласт, гарантирует остойчивость и безопасность, и рюкзак, наконец, полегчал, скоро вверх тянуть станет.
Он оглянулся на лесополосу, на темный след пролитой росы. И собак не требуется.
Вторая гипотенуза вернула на дорогу. Построение конгруэнтных фигур как условие совершенствования землепользования Древнего Египта.
Роса сохла быстро, и к следующей поперечине посадки исчезла. Деревья разрежены кустарником, обильно, пенно нахлынувшим в проход стопудовых урожаев. Тихие, спокойные кустики. Пичужки попримолкли, зной. Воздух у горизонта дрожал, сгущаясь до плотности силикатного клея. Не увязнуть бы в этом клее. Если дойдет. Ведь далече. А до прохлады под сенью дерев и кустов метров триста. Дистанция эффективной стрельбы из автомата АКМ.
Петров упал на траву - плавно, удобно, освободился от рюкзака и, устроив его на предплечье, пополз. Со стороны посмотреть - дурак дураком. При условии, что никто со стороны не смотрит. Если смотрит - не дурак, а предусмотрительный, осторожный человек. Но если никто не смотрит, то тоже ведь не дурак. Имеет право передвигаться любым доступным способом.
Впрочем, словесная эквилибристика ни к чему: со стороны его видно быть не должно. Разве сверху.
Он глянул в белесое небо. Птица. Треугольный вырез хвоста. Ястреб, коршун? Забыл. Высматривает слепыша, мышь полевую, мало ли добыче на тысячах гектаров?
Петров приложил ухо к земле.
Если держать его так долго-долго, оно пустит корни и примется. Спасает только гильотинная ампутация, но ее осудил Господь наш, Матфей, двадцать шестая глава, стих пятьдесят второй.
Он переместился в сторону, опять прислушался. Будет.
Петров встал, побрел к застывшему терновнику. Колючий, цепкий, не разгуляешься. Совершенно неприспособленное для засад место. Зря ползал, пачкал и мял еще вчера браво сидевшую форму.
А, может, и не зря.
Он успел пройти четверть часа новой пустошью, когда позади, из покоренной посадки, но в километре от прохода показались конные. Двое. Странно. На слух три лошади, по меньшей мере. Одна для него? Заботливость умиляла до слез.
Он бежал назад, в кустарник, стараясь не споткнуться о вспучившую вдруг кочками землю.
Лошадь под первым всадником поскакала резвее, второй, напротив, поотстал, дожидаясь третьего, видно, старшего, лишь сейчас выехавшего в поле.
Понадеялся на заботу и ласку. Жди, сейчас приласкают.
Всадник все ближе. Дурашка, думает - страшный.
- Стой! Стой, говорю! - и застрочил из автомата, стараясь отрезать Петрова от посадки.
Не зря автоматическое оружие разминулось с кавалерией. Стрелять на скаку из автомата, да из какого автомата! Нет, поспешил с выводами: строчка второй очереди пролегла совсем рядом.
Петров остановился, выхватил пистолет. В случаях неясных и запутанных следует полагаться на классовое чутье. Конный пешему не товарищ. Все мы немножечко лошади, каждый из нас по-своему...- третья очередь явно шла поперек Петрова, и, обрывая ее, он выстрелил.
Смолк автомат, и лошадь, проскакав совсем немного, остановилась, увязнув в густом полуденном зное.
Оставшиеся всадники направили коней в поле, прочь, аллюр три креста, галоп. Трусоваты оказались. Или этот - их ударная сила, а они начальники, командир да комиссар?
Петров высвободил ногу убитого из стремени, и тот сполз наземь.
Штатская, гражданская одежда вневременного покроя, брюки да рубашка, изрядно поношенные. В карманах - кисет с самосадом да сложенный в несколько раз обрывок газеты. Бумага старая, а спичек нет.
Он прошел по следу коня - мерина, если для протокола. Налетят в чистом поле - кто? откуда? - поди, догадайся.
Ствол автомата горячий. Ни следа ржавчины. Не новый, но вполне добротный пистолет-пулемет Шпагина. Диск опустошен наполовину, его, петрова, пуля так и не вылетела. Ремень брезентовый, потертый.
Он направил ствол в небо и выпустил длинную очередь. Конь и ухом не повел.
Улица курковая, улица штыковая, и пороховая и патронная...
Он шел, закидывая в посадку части автомата. Неполная разборка, курс молодого бойца.
Шорник, что сбрую ладил - последователь Собакевича. Грубо, но сносу нет.
- Ну, Сивка, гуляй, - он шлепнул мерина по боку. Тот охотно зарысил вслед далеким всадникам.
И пешком дойти можно. Сапоги казенные, больше стоптал больше усердия выказал. Верой и усердием все превозмочь удается.
Всадники исчезли в жарком мареве, не доскакав до горизонта. Овраг. Олений лог, как значится на старых, дореволюционных картах. Если правее забрать - попадешь в деревню Староскотинное, где гувернанткой при барских детях служила впоследствии известная романистка. Сестричка Бронте? Нет, те, бедняжки, не бывали в России.
Деревня открылась вдруг: миновал редкий кустарник и вот она, вся туточки.
Повыше, на юру - господская усадьба, а пониже - крестьянские избы.
