Айзек Азимов - Рождество на Ганимеде
К зеркалу Олафа не подпустили, но и увиденного ему хватило, чтобы дорисовать в воображении остальное и пожалеть об отсутствии в местной атмосфере молний, способных прикончить его на месте.
Трое сопровождающих, усердно работая кулаками, подвели его к саням. Тут к ним на помощь пришли остальные, и в конце концов от Олафа остался только придушенный голос да слабые конвульсии.
— Пустите меня! — бормотал он сквозь чью-то ладонь. — Пустите меня! Подходи по одному! Ну!
Джонсон попытался взмахнуть кулаком, дабы продемонстрировать серьезность своих намерений, но множество рук держало его так крепко, что он не мог пошевелить и пальцем.
— Грузите его в сани! — приказал Бенсон.
— Катись ко всем чертям! — окрысился Олаф. — Эта таратайка с гарантией прикончит меня! Я вам не самоубийца! Можешь взять свои сани и...
— Послушай, — перебил Бенсон. — Комендант Пелхэм уже ждет тебя в пункте назначения. Если ты не появишься там через полчаса, он с тебя живьем шкуру спустит.
— Комендант Пелхэм может развернуть эти сани поперек и...
— О работе подумай! Подумай о своих полутора сотнях в неделю! О том, как будешь получать эти деньги год за годом! О Хильде, которая ждет тебя на Земле. Она ведь не пойдет за тебя замуж, если ты вылетишь с работы. Подумай обо всем этом!
Джонсон подумал и зарычал. Потом подумал еще немного, влез в сани, закрепил мешок с подарками и включил гравирепульсоры. После чего, выдав особенно грязное ругательство, открыл вентиль кормового воздухонагнетателя.
Сани рванулись вперед, две трети бороды Санты остались за кормой, да он и сам с трудом избежал той же участи. Олаф вцепился в борта обеими руками и стал смотреть на холмы, которые то приближались, то проваливались вниз, потому что сани болтались и кренились.
Ветер крепчал, болтанка усиливалась. Вскоре начался восход Юпитера, и Олаф получил замечательную возможность отчетливо разглядеть в его желтоватом свете каждую скалу и расщелину, о которую норовили разбиться сани. А к тому времени, когда гигантская планета выкатилась на небо целиком, «олени» стали приходить в себя. Действие алкоголя на местные организмы заканчивалось так же быстро, как и наступало.
Шипоспин, которого напоили последним, очнулся первым. Очнулся, ощутил в полной мере гадостный вкус во рту, внутренне содрогнулся и зарекся пить на всю оставшуюся. Приняв это важное решение, он без особого интереса попытался определить, где находится. Сначала увиденное не произвело на него впечатления. Далеко не сразу до шипоспина достучалось понимание того, что под ногами у него отнюдь не родная, надежная твердь Ганимеда, а нечто шаткое и незнакомое. Это нечто вихляло из стороны в сторону, взмывало вверх и проваливалось вниз, что было довольно необычно.
Шипоспин еще смог бы списать это странное явление на последствия недавнего кутежа, если бы у него хватило осторожности не взглянуть за ограждение, к которому он был привязан. История еще не знала случаев, чтобы шипоспины умирали от разрыва сердца, и, посмотрев вниз, он едва не стал первым.
Вопль бедняги, полный ужаса и отчаяния, разбудил всех его товарищей по несчастью. Алкогольный сон бежал от них, оставив вместо себя головную боль. Некоторое время между животными шел оживленный, беспорядочный и визгливый обмен мнениями, пока они пытались прогнать из мозгов боль и впихнуть туда факты. То и другое им в конце концов удалось, и они пустились бежать. Побегом в полном смысле слова это назвать было нельзя, поскольку все шипоспины оставались накрепко привязаны к ограждению. Однако, невзирая на тот факт, что бежать им некуда, пленники рванулись вперед, перебирая ногами так, будто скакали галопом. И сани взбесились.
Борода Олафа сорвалась с ушей, он едва успел ее поймать.
— Эй! — заорал он.
С таким же успехом можно пытаться успокоить ураган сюсюканьем.
Сани зарывались носом, вставали на дыбы и кружились в неистовом танго. Порой они совершали такие прыжки, как будто твердо вознамерились покончить с собой, разбившись о колючий наст Ганимеда. Олаф молил, проклинал, тряс и поливал слезами все нагнетатели сжатого воздуха, сколько их есть.
Поверхность Ганимеда внизу стремительно уносилась назад, Юпитер казался размытым пятном. Возможно, именно вид Юпитера, какие-то его тонкие вибрации в итоге утихомирили шипоспинов. Однако, скорее всего, животные просто выдохлись. Как бы там ни было, они прекратили скачку, в возвышенных выражениях попрощались с товарищами, покаялись во грехах и стали ждать смерти.
Сани выровнялись, и к Олафу вернулась способность дышать. Впрочем, через минуту она снова покинула его, когда он осознал, что холмы Ганимеда теперь парят у него над головой, а раздутая туша Юпитера плывет далеко внизу.
Тогда потомок викингов тоже быстренько достиг гармонии с вечностью и приготовился умереть.
Аборигены Ганимеда больше всего похожи на страусов эму, потому их так и зовут. Разве что шеи у них покороче, головы побольше, а перья выглядят так, будто вот-вот выпадут. Добавьте к этому пару тощих оперенных рук с тремя пальцами и получите портрет эмми. Они говорят по-английски, но так, что лучше бы не говорили.
В «зал собраний» — низкое строение, сколоченное из пурпурного дерева, — их набилось особей пятьдесят. Освещался зал факелами из того же пурпурного дерева, которые давали мало света, но много дыма и к тому же мерзко воняли. На почетных местах — то есть на земляной насыпи у стены — разместились комендант Скотт Пелхэм и пятеро его людей. Перед ними вышагивал самый неопрятный и гадкий эмми из всех собравшихся. Он постоянно раздувал выпуклую, как у птицы, грудную клетку, издавая ритмичное гудение.
Эмми приостановился и указал на неровную дыру в потолке.
— Глядить! — крякнул он. — Дымахот. Мы сделаль. Шантакляуз залезь.
Комендант пробормотал что-то одобрительное. Эмми разразился радостным кудахтаньем. Потом указал на развешанные по стенам мешочки, сплетенные из стеблей какой-то травы.
— Глядить! Носоки! Шантакляуз класт подарки.
— Угу, — без всякого восторга похвалил Пелхэм. — Молодцы. Носки и дымоход.
— Еще полчаса в этом курятнике я не выдержу, — сказал он Симу Пирсу, почти не открывая рта. — Где носит этого кретина?
Пирс нервно заерзал.
— Слушай, — сказал он. — Я тут подсчитал кое-что... Непорядок у нас только с листьями. Нам не хватает еще четыре тонны этого добра. Если мы тут закончим за час, можно начать новую смену, и, если эмми будут работать вдвое больше обычного... мы выполним норму. — Он уселся поудобнее. — Да, думаю, выполним.
— Если только, — мрачно проговорил Пелхэм, — этот Джонсон доберется сюда, не натворив новых дел.
