Сергей Абрамов - Рай без памяти
Когда мы наконец перебрались через завал, на нас страшно было смотреть. Оборванные, исцарапанные, со следами когтей на лице и руках, мы двигались молча, прижимая платки к кровоточащим ранам, стараясь не упустить из виду уходившего вперед Тольку.
— Куда ты гонишь? — не выдержал я наконец.
— Устал, герой? — обернулся он с презрением взрослого к захныкавшему ребенку. — Промыть ранки надо? Надо. Ключ ищу.
— Какой ключ? — не понял я.
Он покрутил пальцем у виска.
— А почему ты уверен, что его найдешь?
Он не ответил — просто побежал вперед не оглядываясь, благо тропа, явно кем-то проложенная в траве, все расширялась. Толька бежал вприпрыжку, легко, как на кроссе, не показывая ни усталости, ни сомнения в избранном им пути. За ним, стараясь не отставать, спешили мы, молча признавшие авторитет бывшего лесовика.
А дальше произошло все, как по писаному. Мы вышли на лужайку, всю в цветах из королевского сада, крупных и красных, чем-то похожих на каны. В изумрудной траве, как на полотнах Поля Веронезе, они казались колпачками гномов, напуганных вторжением гонцов из чужого мира. Чуть поодаль лес круто взбирался в гору, а из-под серого камня, выглядевшего как сказочный дед-травоед среди выползших из земли корней, бил чистый холодный ключ.
Толька остановился, обернувшись к нам с победоносным видом и по-мальчишески счастливой улыбкой. Нет, все-таки человек был хозяином леса.
3. ПРИЗРАК ЗОННЕНШМЕРЦА
Мы напились и промыли раны. Толька тут же нашел какую-то одному ему ведомую траву и остановил кровь на лице у Зернова.
— Почему их так много? — вдруг спросил Мартин.
Мы знали, о ком он спрашивает, но кто же мог ответить.
Откликнулся Толька:
— Наше счастье, что это кошки, а не крысы. Много — это бывает, почему в лесу — непонятно.
Разговор стал общим.
— А ведь они и вместе нападали каждая сама по себе. Кошка никогда не охотится стаей. Всегда в одиночку.
— Как тигр.
— Сравнил!
— Повадка-то одна. Если б тигры охотились стаей, еще неизвестно, уцелел ли бы человек в Индии.
— Еще неизвестно, во всяком случае, непонятно, как уцелели мы.
— Меня интересует футурум, а не плюсквамперфектум.
Мы стояли у камня с источником, не решаясь присесть в окружавшем нас цветнике: кто знал, какая гадость могла притаиться в траве.
— Попробую влезть на дерево, посмотрю, что к чему. — Толька подошел к высоченному широколистому платану — на Кавказе у нас его называют чинарой — и подпрыгнул.
До первого сука не достал — высоко.
— Подсади-ка меня. Дон, — сказал он стоявшему рядом Мартину: со времени их первой встречи в Антарктике английский язык Тольки заметно улучшился.
Но меня удивляло не это. Тихий, стеснительный, не очень решительный парень, он словно переродился в этом лесу. Или в нем пробудились воспоминания и навыки детства, или же он уверенно осознал свою приспособленность к обстановке и, следовательно, какое-то бесспорное превосходство своего опыта над нашей беспомощностью. Любопытно, что и мы все признали это превосходство и, не сговариваясь, подчинились ему. Потом, когда я вспоминал всю эту и последующую нашу Одиссею, я всегда думал, что высшей благостью судьбы было именно присутствие Тольки и его опыт лесовика и метеоролога. Мы даже прощали ему мальчишеское хвастовство этим опытом.
— Отметьте, — крикнул он, оседлав сук, на который забрался с помощью Мартина, — до обзора скажу: на севере — горы, на юго-востоке — река! А теперь проверочка.
Он подтянулся и полез выше, неловкий, но цепкий, как медвежонок. Через несколько минут он уже вынырнул из листвы где-то у самой верхушки и долго озирался по сторонам, ища просветы в раскидистых кронах. Потом юркнул вниз. Мы ждали молча, не высказывая гипотез.
— Так и есть, — сказал он, спустившись, — лес до горизонта.
— А река?
— На юго-востоке, как я и думал. Или озеро. Может быть, даже цепь озер: голубые пятнышки просматриваются по дуге. В общем, вода. Я и раньше знал.
Я усомнился в этом «раньше», но обновленного Тольку поймать было трудно.
— Пролом в кустах видишь? А здесь — следы. Копытные, между прочим.
Я ничего не видел в слегка примятой траве, но Толька рассуждал с авторитетностью арсеньевского Дерсу-Узала.
— Крупный зверь шел. Олень или лось. А может, и зубр. Кто его знает? И не один, и не раз. А куда им идти? К воде.
Если Толька не ошибся, созревал способ выбраться из этой галльской чащобы. На реке или у реки легче встретить себе подобных. Но «Дерсу-Узала» не согласился: река не уйдет, есть кое-что интереснее. Мы дисциплинированно подождали, пока он оттягивал ответ, наслаждаясь произведенным эффектом, и дождались.
— Дым, — сказал он.
— Где?
— К северо-востоку, как я и предполагал, горы. Вернее, нагорья, вроде наших уральских. Лес повсюду. Даже смотреть тошно. Но поближе к востоку, по-моему, пересеченная местность. И словно дорога просматривается. Может, мне и показалось, но дым — наверняка.
— А не пожар?
— Тут не дым, а дымок. Притом движущийся. Мне даже гудок послышался.
Мы здесь ничего не слышали. Но Толькин «дым» заинтриговывал. Река — это река, а паровоз — уже люди. Решили рискнуть. В разведку уходили мы с Толькой. Мартин и Зернов оставались у источника. Зернов предложил параллельную разведку — к реке, но «Дерсу-Узала» запротестовал: «По-моему, Борис Аркадьевич, вы хромаете». Нашу разведку лимитировали двумя часами: если не вернемся, Борис и Дон пойдут по нашим следам. И опять Толькина своевременная находчивость: «Нож пусть остается у Мартина — он лучше им владеет. А мы рогатками обойдемся в случае чего. По дороге будем обламывать веточки — лишь слепой не заметит». О еде по-прежнему не было сказано: голод спал.
Через полчаса плутаний по галльскому лесу — я говорю чисто фигурально: плутаний, потому что Дьячук шел решительно одному ему ясным путем и оставлял позади действительно очень заметные и точные вешки, — мы вышли на опушку. Странная это была опушка, совсем не похожая на русские лесные окраины: окаймленная оградой из чайных роз, искусственно возведенной садовником где-то спрятанного поблизости дворца. Но розы-то были дикие, и ограда естественная, сымпровизированная не садовником, а самой природой. Но даже не это привлекло наше внимание. Опушка обрывалась крутым откосом в долину, окаймленную уже не розами, а высокими, нетесаными столбами, с протянутой между ними в несколько переплетающихся рядов ржавой колючей проволокой.
Галльский лес сразу перестал быть галльским. Машина времени привела нас не к Цезарю: метрах в пяти от проволоки тянулась укрепленная дерном насыпь с лентой параллельных, уходящих в лесные нагорья рельсов.
