Сергей Михайлов - Далекие огни
Молча сел к огню. Было холодно, накрапывал мелкий колючий дождь, и ему необходимо было отогреться.
— Мы тебя не знаем, — прошамкал один из бомжей, оказавшийся стариком в рваной, местами прожженной телогрейке. — Мы чужих не берем. Прописка есть?
Он пожал плечами.
— Какая еще прописка?
— Нету у него никакой прописки, — встрял другой бродяга, здоровенный детина лет пятидесяти, закутанный в старенькую солдатскую шинель.
Он снова пожал плечами.
— Ну и что?
Вступать в беседу с этими битюгами ему не хотелось.
— А и то, — раздраженно ответил тот, что в шинели. — Пузырь поставишь — пропишем. Бессрочно.
— Дело говоришь. Коля, дело, — подал голос старикан. — Перед законом все равны. Здесь тебе, парень, не партсанаторий.
— Это я уже заметил, — проворчал он.
— Ну как, сгоняешь за пузырем? — спросил здоровяк в шинели, или, попросту, Коля.
Он молча кивнул.
Через полчаса он вернулся, неся две бутылки водки, несколько соленых огурцов и буханку черного хлеба.
— Вот это по-нашему, — расплылся в беззубой ухмылке старикан. — Садись, парень, сейчас прописку оформлять будем.
Пили впятером. Из завязавшейся беседы выяснилось, что здоровяк Коля — бывший полковник КГБ, оказавшийся не у дел и клявший новые порядки на чем свет стоит; дед Евсей (так звали старика) — коренной питерец, на волне приватизации за бесценок продавший свою квартиру, а деньги пропивший. Двое других пили водку молча и о себе рассказывать, по-видимому, ничего не собирались.
— Ну а ты чего молчишь? — прошамкал дед Евсей, обращаясь к Петру и хрустя соленым огурцом. — Из каких краев будешь?
— Местный я. Из этого самого города.
— Местный? А какого хрена здесь ошиваешься? Топал бы до дому, до хаты.
— Нет у меня дома. И идти мне некуда.
Больше он ничего рассказывать о себе не стал. Впрочем, и рассказывать-то было нечего.
Заснули здесь же, у костра. А утром он снова побежал за водкой.
За те несколько дней, что он провел в «бомжеубежище». Он сильно пристрастился к спиртному. Пил либо в компании новых знакомых, либо в одиночку. Деньги таяли с неимоверной быстротой.
Как правило, днем бомжи отправлялись на промысел, а вечером вновь собирались у костров. Так и текла их жизнь — бесцельно, тупо, в пьяном угаре.
Глава четвертая
Вот в один из таких сырых вечеров и объявился у их костра доктор. Он действительно был врачом из местной городской больницы, а сюда, в «бомжеубежище», наведывался исключительно из альтруистических побуждений. С каждой получки покупал несколько бутылок водки и поил местных бродяг, за что и был здесь всеми уважаем и почитаем. Некоторым из них походя оказывал необходимую медицинскую помощь, а двоих или троих, которые нуждались в более серьезном лечении, на свой страх и риск пристроил к себе в больницу.
Было ему лет тридцать семь — сорок, носил бороду и страшно любил выпить.
Доктор вырос из темноты и присел у костра.
— Здорово, мужики. Примете в свою компашку?
— Такому гостю мы всегда рады, — оживился дед Евсей, узнав в незнакомце их общего благодетеля. — С чем пожаловал?
— Как всегда. — Доктор вынул из сумки три бутылки водки. — Пей, мужики, сегодня я у вас за виночерпия.
— Хороший ты мужик, понимающий, — сказал полковник Коля. — Вот только не балуешь ты нас своими визитами.
— Так я ж не Рокфеллер, чтоб поить вашу братву каждодневно, — рассмеялся доктор.
— А ты так, налегке, заходи. Без спиртного.
— Тебе у нашего костерка всегда место найдется, — добавил дед Евсей. — Фигурально выражаясь, имеешь ты здесь, в нашем бомжатнике, пожизненную ренту.
Доктор тем временем был занят откупориванием бутылки.
— Вся эта водка — дерьмо, — мрачно заявил полковник. — К стенке поставил бы того подлеца, который ее выдумал.
— А зачем же ее пьешь?
— Так ведь и жизнь — тоже дерьмо…
Все рассмеялись.
Принесенные доктором бутылки опорожнили в считанные минуты. Доктор пил наравне со всеми.
— Болящие есть? — поинтересовался он, когда все было выпито.
— Геморрой у меня, — отозвался дед Евсей.
— На заднице сидишь много, — отмахнулся доктор.
— А на чем же мне сидеть? — огрызнулся дед.
— Да нет у нас здесь больных, — сказал полковник. — Это вон у того костра, — он махнул рукой в пустоту, — мужик животом мается. Какой-то гадости обожрался, того и гляди, коньки отбросит. Несет его в тридцать три струи.
— Посмотрим.
Доктор поднялся и растворился в темноте. Через четверть часа он вернулся.
— Все, жить будет. Напичкал его таблетками. Завтра к утру полегчает.
Тут взгляд его остановился на Петре.
— Новенький?
* * *К тому часу он был уже изрядно пьян, и на вопрос доктора смог лишь кивнуть.
Доктор с интересом изучал его.
— Откуда же ты такой взялся?
— Да здешний он, — пояснил дед Евсей. — Приблудился вот на днях.
— Вот оно что!
Больше доктор к нему не обращался, хотя изредка продолжал бросать на него любопытные взгляды.
На следующий день страшно болела голова. Он провалялся у потухшего костра до полудня, затем попытался подняться, но внезапно пронзившая правый бок острая боль заставила его со стоном рухнуть на землю. Он был один: ни деда Евсея, ни полковника, ни других его соседей по костру в «бомжеубежище» не было. Видать, подались в город на заработки и поиски пропитания.
Доктор объявился ровно в час. Он вырос перед ним так же внезапно, как и накануне вечером. Присев на корточки, долгим участливым взглядом рассматривал лежащего у его ног человека. Потом достал из кармана плаща начатую бутылку водки, налил полстакана и протянул Петру.
— На, полечись. А то весь посинел с перепою.
Тот жадно выпил. Через минуту ему заметно полегчало.
Доктор закурил.
— Ну и дальше что? — спросил он. — Так и будешь здесь валяться, пока не сдохнешь?
— А тебе-то что за дело?
— Да мне-то, собственно, никакого дела нет. Просто жаль мне тебя.
— Тоже мне — мать Тереза в штанах…
— А ты не язви, мужик. Вот смотрю я на тебя и вижу: погибнешь ты тут. Хреновый из тебя бродяга, понял? Ты на этих-то не смотри, — он кивнул в сторону лагеря, — они тертые калачи, за жизнь крепко держатся. Им все нипочем: ни холод, ни мороз, ни жара летняя. А ты… словом, не место тебе здесь.
— Отвяжись.
— Вот и здоровьице-то, вижу, у тебя не ахти какое, — как ни в чем не бывало, продолжал доктор. — Бок-то болит?
— А ты откуда знаешь?
— Я, братец ты мой, все-таки врач. И не простой какой-нибудь, а хирург. Я ведь тебя, мужик, насквозь вижу. Что с боком-то?
— Не знаю… Вроде как ножом пырнул кто-то.
