Василий Мидянин - Магистр
А потом вернется опять. Вернется озлобленный и нетерпеливый, с новым набором пыточных инструментов, причудливее и кошмарнее прежних, Либо не вернется – и это будет еще хуже. Потому что это будет означать что Зверь решил оставить схимника в покое, перешагнуть через него и сразу выйти на следующего по силе соперника. А следующими, насколько помнил Михаил, были Всадник Ибикус из Австралии и митрополит Николай.
Михаил не мог допустить гибели владыки. Даже если бы следующим оказался Ибикус, за ним все равно рано или поздно последовал бы митрополит. На сегодняшний день Зверь был чересчур силен, и Всаднику Ибикусу не под силу было остановить эту универсальную машину смерти. Патриархия делала все возможное, чтобы максимально обезопасить иерархов от посягательств Антихриста, и каждый лишний час, выигранный у порождения тьмы мог иметь решающее значение. В конце концов Зверь непременно споткнется на сопернике, который окажется ему не по зубам. Но для этого соперник должен быть максимально подготовлен, тренирован и очищен на всех планах бытия. Для этого нужно драгоценное время. Много драгоценного времени.
Нет. Он никому ничего не скажет. Он никому ничего не сказал за истекшие сутки, ставшие самыми страшными в его жизни, и он будет терпеть столько, сколько понадобится. Он будет терпеть максимально долго, чтобы у владыки Николая было достаточно времени подготовиться к последней схватке. Главное – не выдать себя стоном или исполненным муки взглядом, не потерять сознания от боли, голода и нервного истощения, стоя перед алтарем. В конце концов, он страждет за собственные грехи. Если бы он не был когда-то темным магом Внутреннего круга, Зверь теперь не пришел бы за ним. Это его епитимья, его наказание, его духовный подвиг. Да будет так.
Свирепые судороги скрутили тело бывшего сатанинского магистра. Он бился на жестком ложе, беззвучно крича и хватая ледяной воздух широко разинутым ртом, он судорожно скреб пальцами по неструганным доскам, загоняя под ногти занозы и даже не замечая этого, он выл шепотом, он корчился и извивался, теряя человеческий облик. Его сознание затопила беспощадная, невыносимая боль. Он весь состоял из боли, он пил боль огромными глотками, обжигаясь, он осязал и обонял боль, он чувствовал жгучий и чуть пряный вкус боли. Боль пахла полынью и камфарой. На сей раз, похоже, Антихрист окончательно вышел из себя и все же решил убить его. Снова, и снова, и снова, и снова все нервы великосхимника звенели под обрушивавшимися на них аккордами боли. Боли было столько, что он уже не мог вмещать ее целиком, и она начала выплескиваться наружу. Боль разбрызгивалась по стенам, боль ртутными каплями падала на пол, мелкие брызги боли долетали до Варфоломея, неистово ворочавшегося на нарах. Михаил понял, что захлебнется болью, когда та затопит келью и захлестнет его ложе.
Ему казалось, что пытка продолжается много часов. Он не был способен рассуждать, не был способен воспринимать окружающее. Вокруг была только жгучая, ослепительная боль. Вселенная стала болью. Все, к чему он прикасался, было болью. Все вокруг было болью.
А потом он внезапно с размаху рухнул в прохладные и спокойные воды лесного озера.
Нет, это лишь показалось ему. Не было никакого озера. Он лежал на нарах, весь в холодном поту, и смотрел в потолок. Мышцы живота свела последняя рефлекторная судорога, но боли уже не было. Вообще не было, словно кто-то разом захлопнул двери ада – и состояние полного отсутствия боли внезапно повергло схимника в эйфорию. Он не мог шевельнуться, но все его тело наслаждалось неожиданно обретенной свободой.
На самом деле от начала пытки прошло не более пяти минут.
Счастье – это отсутствие боли, подумал Михаил. Я умер?
"Ага, сейчас. Не дождешься".
Понятно.
Великосхимник медленно спустил ноги на пол, сел на нарах. То, что он пережил только что, было чудовищно, и теперь его избавившееся от мучительной пытки тело ощущало невероятную легкость. Все, что терзало его целые сутки, исчезло без следа. Михаил приподнял власяницу – кожа под ней была покрасневшей, натруженной, но чистой. Тренированное сердце спортсмена, которое он еще не успел надорвать лишениями за время монашества, уверенно и ровно билось в груди без каких-либо болезненных ощущений. Михаил прикоснулся языком к нёбу – отвратительные герпесные пятна пропали. Великосхимник был совершенно здоров, если не считать легкой близорукости, которую он заработал еще будучи магистром Хромого Козла, и саднящих заноз под ногтями. Эй, подумал Михаил. Животное! Тишина на ментальном плане.
Он окин
ул взглядом келью. Строгое убранство, ничего лишнего: стол из неструганных кедровых досок, два жестких ложа, иконы перед зажженной лампадкой в красном углу. Стульев великосхимникам не полагалось. Груды тошнотворного мусора, которые чудились ему в бреду лихорадки, растворились в пространстве так же, как и фантомные боли.
Михаил неторопливо встал, приблизился к узкому и низкому оконцу, опершись о бревенчатую стену, выглянул наружу. В келье было тепло, никакой рычащей метели за стенами не было. Разумеется; в августе метелей не бывает даже в тайге. Лес вставал черной непроницаемой стеной в двух Десятках метров от избушки, в небе виднелось красноватое зарево от карабкающейся на небосклон луны.
"Нравится, магистр?"
Еще как, подумал Михаил. Спасибо Господу за все это. Спасибо за чудо мироздания. Спасибо за избавление от жесточайших мук, на которые ты меня обрек…
"Нет, магистр! Неверно. Спасибо мне, Зверю Евронимусу, только что Одарившему тебе целую вселенную, потому что всего полминуты назад ты ^л способен лишь ползать во прахе и не мог даже выговорить толком имя своего хозяина".
Ступай в огнь вечный, анафема, безразлично подумал Михаил.
"Иди ко мне. Я покажу тебе любовь, я научу тебя смеяться".
Великосхимник тяжело вздохнул. Антихрист тоже был прекрасным психологом. Эти мгновения без пытки, без малейшей боли, без гнойных пятен во рту без фантомных камней в почках – на самом деле они были еще тяжелее, чем сама пытка, отравленные подсознательным ожиданием того, что в любую секунду все вернется. Михаил не желал, панически боялся продолжения пытки. Он знал, чад многие христианские анахореты изнуряли себя до такой степени, что начинали воспринимать муки как удовольствие. Но он не был святым, он не был старцем. Ему хотелось только одного: покоя. Только покоя. Разве этого много?..
"Тайм-аут заканчивается, магистр. Рекомендую собрать в кулак остатки воли – дальше я приготовил тебе нечто совершенно потрясающее".
Губы великосхимника непроизвольно задрожали. Прислонившись лбом к оконному стеклу, он с отчаянием смертника смотрел на встающую над лесом луну. Неужели Господь отвернулся от него? Никто не должен так ужасно страдать, даже величайшие грешники. Никому в целом мире нет до него дела, кроме ветхозаветного змея, нетерпеливо кружащего вокруг скита.
