Олег Овчинников - Деды и прадеды
– Добро пожаловать, дядя, в наши ряды, – шутливо поприветствовал Аркадий. – Вот и вы стали записной нигилист!
Павел Петрович поморщился, как если бы услышал вдруг какой-то неприятный для слуха звук.
– Погодите причислять меня в свои ряды, – сказал он. – Сначала опровергните.
Базаров откусил от яблока и проговорил невнятно:
– Порыв хорош. Только точку приложения вы выбрали не ту. Положение о том, что Земля – шар, трудно подвергнуть сомнению. Это не то же самое, что оспорить ваше давешнее утверждение про взаимообращение Солнца и планет.
– И в чем разница? – От возбуждения Павел Петрович стал произносить «разница», a difference, на английский манер, но, опомнившись, сумел-таки вытянуть ударение на последний слог, а заключительное «ан» произнес по-французски в нос. В итоге получилось у него нечто почти немецкое, с ударениями на двух слогах.
– В том, что о шарообразном строении Земля я имею ясные доказательства.
– Каковы ваши доказательства? – с строгостию потребовал Павел Петрович.
– Да вот хоть кругосветные путешествия, в которые не раз отправлялись мореплаватели.
– Моряки? – Павел Петрович пренебрежительно наморщил губы. – Вы не доверяете на слово таким признанным авторитетам как Кеплер и Коперник, зато верите без оглядки этим грубым, необразованным мужланам? Помилуйте, это просто смешно! Мало ли каких побасенок они напридумывают за долгие месяцы плавания? К тому же, точно ли вы уверены, что кругосветное путешествие есть именно то, что вы под ним разумеете? А разве плавание по краю моей, плоской и круглой, Земли не в большей степени заслуживает подобного именования?
– Вы, я вижу, всерьез настроились на драку! – с одобрительным оттенком заметил Базаров. – Ладно, я тоже не прочь языком поболтать… Как вам придется такое доказательство? если с морского прибрежья смотреть, как какой-нибудь корабль выплывает из-за горизонта, то легко заметить, что сначала над морем показываются верхушки мачт, за ними паруса и только потом весь корабль. Эту картину я не раз наблюдал своими глазами, которым я доверяю больше, чем вашим «признанным авторитетам».
– И что же эта картина доказывает? – насмешливо осведомился Павел Петрович. – Могу предложить такую трактовку. Воздух над морем из-за соляных испарений загустевает и собирается в этакую оптическую линзу, отчего наблюдателю со стороны далекий корабль видится в сильно преломленном изображении. Ну-с, что скажете? – спросил он и тут же, не дав собеседнику времени для ответа, прибавил: – К тому же, вы снова свели разговор к морякам. А знаете вы, что моряки почитают превыше сочинительства побасенок всевозможные розыгрыши? Что им стоит проделать в палубе отверстие, спустить мачту в трюм, а потом по мере приближения к берегу потихоньку ее вытягивать? чтоб только сбить с толку разных доверчивых простаков! Вот вам, пожалуйста! готовые два объяснения, – и никакого искривления земной поверхности! – он победно обозрел притихших слушателей, снова сосредоточился на Базарове. – И так же точно, будьте уверены, я поступлю с любым вашим «доказательством», которое ущербно уже по своей сути, поскольку тщится доказать недоказуемое!
Базаров задумчиво проводил рукою по левой щеке, как будто пытался разгладить завитки бакенбарда, и, потупившись, скользил взглядом по вышитым на скатерти цветам, пожалуй, не замечая их. Пару раз он поднимал глаза на Павла Петровича и словно бы порывался что-то сказать, но только досадливо кривил губы и снова отводил взгляд. Павел Петрович ничем не торопил его, он получал наслаждение от одного вида своего поверженного противника, оказавшегося бессильным что-нибудь ему возразить.
Наконец, Евгений промолвил:
– Ладно, считайте пока, что победили… уели меня. Только не забывайте: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Вы верно рассчитали, у меня нет сейчас неопровержимых доказательств. Но я их еще найду!
– Где же?
– Не знаю пока, где. Но найду. Знаете что? я давал вам два дня на раздумье, дайте и вы мне.
С этими словами Евгений Базаров порывисто встал из-за стола и удалился.
– Желаю успехов! – с иронией произнес ему вслед Павел Петрович и, уже после его ухода, присовокупил вполголоса: – В этом безуспешном начинании…
Опасливо заглянувшая в комнату Фенечка нерешительно спросила: не нужно ли заново разогреть самовар?
Однако, ей никто не ответил.
Теперь уже для Базарова наступил черед не появляться к столу. Он сделался необычайно задумчив и мрачен, просиживая целые сутки над учебниками, вычерчивая на простой бумаге какие-то чертежи. Свои биологические опыты он совсем забросил, временами забывал покормить своих рассаженных по банкам зеленых питомцев, о чем они незамедлительно напоминали ему своим громким кваканьем, раздражая Евгения сильней прежнего. В разговоры с Аркадием, надеявшимся как-то расшевелить, отвлечь друга от тягостных дум, он почти не вступал, на его вопросы если и отвечал, то нехотя и чаще всего невпопад. Порою произносил будто в забытьи что-то непонятное, вроде: «ты мне орбиту с орбиталью не путай» или «а мы ее по перигелию, о перигелию!», а один раз проговорил, глядя за окно, на клумбу с «анютиными глазками»: «А обо что же тогда медведи зимою спинами трутся?» – да так и простоял перед окном без движения до самого вечера.
Примерно через две недели после описанных в предыдущей главе событий Аркадий, зайдя, как обычно, поутру в комнату к своему приятелю, не обнаружил его на привычном месте. Базарова нигде не было, только ветерок из неприкрытого окна лениво ворошил листы раскиданных по столу книг и тетрадок. Приблизившись, Аркадий с любопытством раскрыл одну из них на случайной странице, всей испещренной мелкими значками и рисунками, – и ничего не смог понять, кроме единственной размашистой надписи на полях: «Гарин – дурак! Надо было строить параболоид».
За этим разглядыванием и застал его Базаров.
Евгений ворвался в комнату подобно порыву свежего ветра, да он и выглядел заметно посвежевшим. С размаху хлопнул Аркадия по плечу, заголосил:
– Ты прав, брат! Засиделся я что-то. Ну да не беда! зато теперь можно сказать – с теорией покончено! Да здравствует практика!
Аркадий нашел такую перемену в поведении Базарова обнадеживающей, однако, позволил себе высказать опасение, которое не давало ему покоя все эти дни.
– Евгений! ты только, пожалуйста, не смейся, а лучше просто ответь, – осторожно начал он. – Скажи, ты что же, собираешься пойти против законов природы?
Аркадий почти обличительно указал на то место в тетрадке, где была нарисована некая штуковина, напоминающая треногу – вроде той, на которую художник имеет обыкновение устанавливать мольберт, только с пятью ногами и массивным навершием в форме цилиндра – а сам с непонятным трепетом в сердце ожидал положительного ответа.
