Кир Булычев - Показания Оли Н
Я почти перестала спать. Я видела, что случилось, когда новый Огонек проснулся под домом у станции. Дым был до самых облаков - весь дом сгорел, даже не все успели убежать. И мне начало казаться, что если я засну, то под нашим домом тоже появится Огонек и я не успею убежать.
Потом налетела первая из больших бурь. Она началась ливнем. Ливень сожрал снег, на реке появились полыньи. Ливень не прекращался, а ветер становился все сильнее. С некоторых домов сорвало крыши. Мать оставалась в больнице - их перевели на казарменное положение. Бензин выдавали только "Скорой помощи" и милиции.
Я как-то пробралась к маме - очень проголодалась. Дома все кончилось, я думала, у мамы должна быть какая-то еда. Больные лежали в коридорах и в холле. Некоторые просто на полу. Мать вынесла мне тарелку супа, и я съела его, сидя у горячей печки. Мама была совсем худая, глаза красные, она сказала, что у них больше всего сердечников и астматиков - люди умирают от перепадов давления и недостатка кислорода. Еще там было много покалеченных и даже с огнестрельными ранами - мама шептала мне про то, как милиция сражалась с бандой грабителей и было много убитых и раненых. Она велела мне переехать в больницу - тут спокойнее, а дома опасно. К тому же в больнице не хватает санитарок, от меня будет польза. Потом она рассказала, что возле госпиталя был Огонек, но он погас - это было так странно, что приезжала комиссия из Москвы. Они ничего не нашли, даже следов Огонька.
Когда буря немного улеглась, я пошла домой, чтобы собрать вещи, и встретила Холмика. Я его давно не видела. Холмик сказал, что он в дружине - собирают в магазинах и на складах продукты и теплые вещи, свозят в стационарные склады, потому что их охраняют солдаты.
- Каждый должен делать полезное.
Мы с ним стояли совсем близко от Огонька, что горит во дворе дома. Я к этому Огоньку привыкла. И каждый день смотрела, как он понемножку растет.
Холмик был возбужден, ему казалось, что он делает что-то нужное. А я, насмотревшись на больных, сказала ему со злостью:
- Ты хочешь, чтобы мы умерли на неделю позже?
- Я хочу, чтобы не умирали.
- У тебя есть надежда?
Я спросила, потому, что хотела, чтобы меня кто-нибудь успокоил.
- Да, - сказал Холмик. - Потому что Земля больна оспой. А каждая болезнь проходит.
- Это ты сейчас придумал?
- Это только образ.
Мы отошли под стену, где меньше дуло. Я спросила, кого из наших он видит. Холмик сказал, что с ним в дружине Селиванов. Я удивилась, потому что Селиванов тупой и бездельник.
- Люди меняются, - сказал Холмик. Потом подумал и добавил:
- У нас тоже не все ангелы. Некоторые берут для себя.
Но не стал объяснять, относилось это к Селиванову или нет. И еще сказал:
- Вчера вечером расстреляли трех мародеров. Только я не пошел смотреть.
- А Кима не видел?
- Нет. Селиванов говорил, что он уехал в Москву.
- Спасибо.
- Ты за что благодаришь?
- Неважно. А как Сесе?
- Ничего, - сказал Холмик, но так сказал, что я сразу же стала настаивать: что случилось?
- Он болеет, - сказал Холмик.
- Чем болеет?
- У него орор.
- Не может быть!
- Почему?
- Ты сам видел, сам?
Я поняла, что все могут умереть или заболеть, а Сесе не может, не должен, потому что это несправедливо!
- Да, - сказал Холмик. - Я его видел.
- Он в Москве? В больнице?
- Нет. Он дома.
- Почему?
В Москве больницы переполнены. Ты не представляешь, что там делается. Теперь у кого орор, остаются дома.
- Я скажу маме - его возьмут к нам в больницу.
- Не возьмут. И он сам не согласится. Он же понимает.
- Что здесь можно понимать?
- То, что в больницах еле справляются с теми, кому можно помочь. Орорным помочь нельзя, ты же знаешь!
- Но ведь говорили про сыворотку!
- Оля, я пошел, ладно? Некому сейчас делать сыворотку.
Он убежал, а я пошла домой. Я думала, что надо навестить Сесе. Кто за ним ухаживает? Ведь он жил один, рядом со школой.
Я вернулась к Огоньку. Он был такой же, как вчера. Ведь он живой или почти живой. Он растет. Он хочет всех нас убить. Или он не знает, что убивает? Между мной и Огоньком был железный столбик - его поставили, когда огораживали Огонек. Если стоять, прижавшись щекой к углу дома, то край Огонька касается столбика. Коснулся, мигнул, отодвинулся. Снова коснулся... Уйди, говорила я ему, пожалуйста, уйди... Долго смотреть на Огонек нельзя - болят глаза. Оспа Земли, повторяла я про себя. Оспа, которая может покрыть всю кожу, и тогда больной сгорит. И это случится очень быстро. Если бы я знала, что я сейчас умру, но мама будет жить, и Холмик будет жить, и Дашка, - это было бы плохо, но не так страшно, честное слово. Но если я знаю, что вместе со мной умрут все, даже самые маленькие ребятишки, и вместо всех домов и церквей, музеев и заводов будет только огонь, - это страх непереносимый.
И у меня в сердце была такая боль, что я забыла о Сесе. Холодно-холодно и тошнит.
У самого дома меня вырвало. Может быть, потому, что я долго не ела, а тут целую тарелку супа в больнице. Может, от ужаса. И сколько мне жить в этом ужасе? Мама говорила в больнице, что у них много самоубийц, которые не сумели себя убить. Оказывается, больше половины самоубийц остаются живыми.
Я включила телевизор, но он не включался.
Снова начался ливень, он бил по стеклу, словно кулаками. Стало темнеть, и дали свет.
Я экономила свет, у меня горела только одна лампочка в большой комнате. Ливень стучал в окно, и я не сразу поняла, что там - человек, который тоже стучит. Я не подумала, что это может быть Ким, и открыла. Мне было не страшно - мне было все равно.
Это был Ким.
Он был в кожаной куртке и кожаных штанах. Совсем пижон. И кепка у него была черная кожаная. Он отпустил черные усики.
- Привет, - сказал он. - Где мать?
- В больнице, - сказала я. - А мне сказали, что ты в Москве.
- Я в Москве, - сказал он. - Там все лучшие люди.
Я поняла, что он пьяный.
- Ты чего приехал? - спросила я. Ты помнишь наш разговор?
- Кимуля, - сказала я. - Неужели ты об этом можешь думать? Я сегодня была в больнице. У мамы. Ты бы посмотрел. И Сесе болен.
- Пустые слова, - сказал он и глупо засмеялся. Он сел в кресло и вытащил из-за пазухи пистолет, настоящий, черный, блестящий, словно мокрый.
- Видишь? - сказал он. - Пир во время чумы. Предлагаю участие.
- Дурак ты, Ким, - сказала я.
- Я на тачке приехал, - сказал он. - Дружок ждет. Мы славно живем. Делаем дело и уходим. Москва большая.
- Ну чего ты выступаешь? - сказала я. - Меня ты не удивишь.
- Ты не поверила? Смотри.
Ким засунул руку в верхний карман куртки и вытащил оттуда горсть каких-то ювелирных бранзулеток.
- Хочешь? - сказал он. - Все твое!
