Джек Финней - Меж двух времен
— Он посмотрел на меня пристально и тихо сказал:
— Вам-то легче, чем многим другим. Вы не женаты, детей у вас нет. И работа ваша вам осточертела — мы и это знаем. Так оно же естественно! Работа у вас действительно ерундовая, и делать-то ее не стоит. Вам скучно, вы недовольны собой, а время идет. Через два года вам стукнет тридцать, а вы все еще не решили, что делать в жизни…
Рюб откинулся на теплый камень и отвел взгляд в сторону — на аллею, на людей, снующих туда-сюда под полуденным осенним солнцем; он давал мне возможность поразмыслить. А ведь он только что сказал сущую правду… В конце концов я повернулся к нему снова — он только того и ждал.
— Рискните, — предложил он. — Сделайте глубокий вдох, закройте глаза, зажмите нос и ныряйте! Или вы предпочитаете по-прежнему продавать мыло, жевательную резинку и дамские лифчики или что там еще есть у вас в репертуаре? Вы же молодой человек, черт побери!..
Он потер руки, стряхивая крошки, затем легко, по-спортивному быстро встал. Я тоже встал. Удивляясь собственному раздражению, спросил:
— Не слишком ли многого вы хотите — чтобы я доверился вот так, на слово, совершенно незнакомому человеку? А если я влезу в ваше таинственное предприятие и окажется, что там нет ничего интересного?
— Исключено.
— Ну, а если?..
— Как только мы удостоверимся, что вы действительно нам подходите, мы расскажем вам, в чем дело, но мы должны быть уверены, что вы с нами. Нам нужно ваше предварительное согласие — только так и не иначе.
— Мне придется куда-нибудь поехать?
— Со временем. Придумав версию для знакомых. Ни к чему, чтобы кто-нибудь начал вдруг допытываться, куда запропастился Сай Морли.
— Это опасно?
— Видимо, нет. Но, сказать по правде, мы просто не знаем.
Направляясь к выходу из парка у перекрестка Пятой авеню и Пятьдесят девятой улицы, я размышлял о том, как сложилась моя жизнь в Нью-Йорке — два года назад я приехал сюда в поисках куска хлеба, чужак художник из Буффало с папкой эскизов под мышкой. Время от времени я обедал с Лэнни Хайндсмитом, художником, которого встретил на первой своей нью-йорской работе; после обеда мы обычно шли с ним в кино или в кегельбан или еще куда-нибудь. Случалось, и довольно часто, что я играл в теннис с Мэттом Флэксом, бухгалтером из моего нынешнего агентства; кроме того, Мэтт ввел меня в компанию, где каждый понедельник собирались и играли в бридж. Пэрл Москетти служила бухгалтером — экспертом по парфюмерии — это тоже на первой моей работе; с ней мы встречались, а иногда проводили вместе весь уик-энд, но в последнее время я ее, признаться, не видел. Вспомнил я и Грейс Энн Вундерлих, приезжую из Сиэттла, с которой ненароком познакомился в баре «Лонгчемпс», что на углу Сорок девятой улицы и Мэдисон-авеню; она сидела за отдельным столиком и плакала от одиночества над своим коктейлем. С тех пор при каждой встрече мы слишком много пили, по-видимому следуя примеру первого раза. Но больше всего я думал о Кэтрин Мэнкузо, с которой теперь виделся все чаще и чаще и которой, как начал подозревать, когда-нибудь сделаю предложение.
Думал я и о своей работе. В агентстве мной были довольны, и зарабатывал я неплохо. Конечно, не о таком я мечтал, когда учился в художественной школе в Буффало, но, собственно, я тогда и сам не представлял, чего хочу.
В общем и целом все у меня складывалось отнюдь не дурно. Не считая того, что в этой моей жизни, как и в жизни большинства моих знакомых, зияла огромная дыра, какая-то чудовищная каверна, и я понятия не имел ни о том, как ее заполнить, ни даже о том, что могло бы ее заполнить. Рюбу я сказал:
— Бросить работу. Бросить друзей. Исчезнуть. Почем я знаю, что вы не какой-нибудь новоявленный работорговец?
— А что, похож?
Выйдя из парка, мы опять остановились у перекрестка.
— Ну вот что, Рюб, — сказал я, — сегодня пятница. Можно мне хотя бы подумать? Субботу и воскресенье. Не надейтесь, что я соглашусь, но в любом случае дам вам знать. Не представляю себе, что еще сказать вам сию минуту…
— Как насчет разрешения на обыск? Я хотел бы сразу же позвонить из ближайшего автомата, вон из «Плазы», — он кивнул на старую гостиницу по другую сторону Пятьдесят девятой улицы, — и не откладывая послать человека к вам домой…
Я вновь ощутил, что к лицу приливает кровь.
— Что вы будете там искать? Сами не знаете? Он кивнул.
— Если там есть письма, он их прочтет. Если что-то припрятано — найдет.
— Ладно, черт бы вас побрал! Валяйте! Только ни шиша интересного он там не отыщет!..
— Знаю, — Рюб прямо-таки потешался надо мной. — Он и смотреть не станет. Никому я звонить не собираюсь. Никто не будет обыскивать вашу халупу, да никому это и не нужно.
— Какого же дьявола вы мне морочите голову?
— А вы не догадываетесь? — С минуту он пристально глядел на меня, потом широко улыбнулся. — Вы еще не догадываетесь и даже не поверите мне, но дело в том, что решение вы уже приняли.
Глава 2
В субботу с утра Кейт и я поехали на денек в Коннектикут. Погода держалась ясная, солнечная — такой долгой осени я и не припомню. Мы спешили воспользоваться ею, пока не поздно, и отправились в путь на принадлежащей Кейт таратайке. Это была старая-престарая таратайка с подножками, откидным верхом и выступающим радиатором, и хотя Нью-Йорк — город мало приспособленный для автовладельцев, Кейт все-таки держала ее: машина точнехонько втискивалась в узкое пространство между домами близ ее магазинчика, если, нарушив правила движения, въехать на тротуар. Правда, забираться в машину и выбираться из нее приходилось перелезая через багажник, зато не надо было платить за гараж, что оказалось бы Кейт не по средствам.
У нее был крохотный антикварный магазин на Третьей авеню в районе Сороковых улиц. Как-то мне понадобилась для очередной рекламы старинная настольная лампа, и я подошел к магазинчику Кейт и остановился у витрины, а она в ту минуту доставала оттуда какую-то безделушку. Я взглянул на Кейт — интересная девушка, густые темно-каштановые волосы медного, но не рыжего оттенка, слегка веснушчатая кожа, карие глаза, какие и должны быть при таких волосах. Но приворожило меня не лицо, вернее не черты лица, а его выражение. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: такое лицо принадлежит очень хорошему человеку. И, наверно, поэтому, едва она взглянула на меня, я набрался смелости и, прежде чем сообразил, что именно этой смелости мне обычно и не хватает, сложил пальцы щепоткой и послал ей в витрину воздушный поцелуй, чуть скосив глаза. Она улыбнулась, а я, пока не растерял еще непривычную смелость, вошел в магазин в надежде, что найду какие-нибудь подходящие слова. И нашел-таки: я заявил ей, что мне нужна новая наполеоновская треуголка, поскольку прежнюю у меня украли. Она опять улыбнулась, окончательно доказав мне доброту своей натуры, и мы разговорились. И хотя мое предложение пойти выпить по чашке кофе было тогда отвергнуто, я вернулся на следующий день, и мы поужинали вместе…
