Норман Олер - Третий рейх на наркотиках
Немцы лидировали также и в производстве веществ другого класса. Фирмы «Мерк», «Бёрингер» и «Кнолл» контролировали 80 процентов мирового рынка кокаина. Производившийся в Дармштадте кокаин фирмы «Мерк» считался лучшим по качеству в мире, и поэтому промышленные пираты в Китае печатали соответствующие поддельные этикетки миллионами[13]. Главным европейским перевалочным пунктом для кокаина-сырца служил Гамбург: ежегодно через его порт легально ввозились тонны этого вещества. Так, например, Перу экспортировала ежегодно свыше пяти тонн кокаина-сырца, почти исключительно в Германию для дальнейшей переработки. Объединение «Опиум и кокаин», включавшее в себя немецких производителей наркотических веществ, неустанно работало над установлением тесных связей между правительством и химической отраслью. Два картеля, каждый из которых включал в себя несколько фирм, поделили между собой весьма прибыльный рынок «всего мира»[14], заключив так называемые «Кокаиновую конвенцию» и «Опиатную конвенцию». Фирма «Мерк» приняла участие в обеих[15]. Молодая республика купалась в препаратах, изменяющих сознание и вызывающих эйфорию, поставляла героин и кокаин на все континенты, превращаясь в глобального наркодилера.
Химические двадцатые
Быстрое научное и экономическое развитие новой отрасли нашло отражение в повседневной жизни. Искусственный рай был в Веймарской республике в большой моде. Столкновению с суровой, мрачной реальностью люди предпочитали бегство в гораздо более приятный призрачный мир – феномен, который создала эта первая либеральная демократия на германской земле как в политическом, так и в культурном плане. Никто не хотел вникать в истинные причины поражения в войне и думать об ответственности за него кайзеровского и германского националистического истеблишмента. Широкое распространение получила легенда об «ударе ножом в спину», утверждавшая, что германская армия не одержала победу лишь потому, что левые в тылу саботировали меры по продолжению войны[16].
Эта тенденция эскапизма довольно часто находила свое выражение в слепой ненависти, а также в разрушении культурных традиций. Не только в романе Дёблина «Берлин, Александерплац» германская столица предстает в образе вавилонской блудницы. Представители городского дна искали спасение в самых отвратительных излишествах, какие только можно вообразить, к ним относилось и употребление наркотиков. «Мир никогда не видел ничего подобного берлинской ночной жизни! Раньше мы имели первоклассную армию, теперь же имеем первоклассные извращения!» – писал Клаус Манн[17]. Город на Шпрее стал синонимом моральной распущенности. Когда после выплаты репараций началась гиперинфляция, немецкая марка рухнула в пропасть. Осенью 1923 года ее курс упал ни много ни мало до уровня 4,2 миллиарда марок за один американский доллар. Казалось, что вместе с ней рухнули и моральные ценности немцев.
Все закружилось в вихре токсикологического угара. Икона того времени актриса и танцовщица Анита Бербер на завтрак окунала лепестки белых роз в коктейль из хлороформа и эфира и затем обсасывала их. В кинотеатрах демонстрировались фильмы о кокаине и морфине, а на каждом углу можно было без всякого рецепта приобрести любой наркотик. По некоторым сведениям, 40% берлинских врачей страдали зависимостью от морфина[18]. В Фридрихштадте развернули свою деятельность китайские торговцы из опиумных притонов бывшей арендной территории Цзяо-Чжоу. В задних комнатах домов в центре города открывались нелегальные ночные клубы. Зазывалы раздавали листовки на Ангальтском вокзале, приглашая на нелегальные вечеринки и «вечера красоты» (Schönheitsabend). Большие клубы вроде «Хаус Фатерланд» на Потсдамерплац, славившийся своими свободными нравами «Баллхаус Рези» на Блюменштрассе и заведения поменьше, такие как «Какаду-Бар» и «Вайсе Маус», где при входе раздавались маски, гарантировавшие посетителям анонимность, привлекали толпы любителей поразвлечься. Из соседних стран и из США хлынул поток туристов, жаждавших разного рода удовольствий, в том числе и тех, что доставляют наркотики. В Берлине в те годы было очень весело.
Раз мировая война проиграна, значит, все дозволено. Столица Германии превратилась в европейскую «столицу экспериментов». Кричащие, выполненные в экспрессионистском стиле плакаты предупреждали со стен домов: «Берлин, остановись, одумайся, с тобой танцует Смерть!» Полиция практически бездействовала. Нарушения правопорядка сначала происходили спорадически, затем постепенно приобрели обвальный характер, и культура развлечений, как только могла, заполнила образовавшийся вакуум, что наглядно иллюстрирует популярная песенка той эпохи:
Прежде, после алкогольных возлияний,
Ласковое чудовище являлось к нам,
И мы порой вели себя, как каннибалы.
Нынче это стало слишком дорого,
И мы, берлинцы, приохотились к морфию и кокаину.
Пусть на улице гремит гром и сверкает молния,
Мы будем нюхать и колоться! […]
В ресторане официант с готовностью
Приносит нам баночку с кокаином, и часа два
Мы живем на другой, гораздо лучшей планете.
Морфий (введенный под кожу)
Быстро действует на мозг,
Горячит душу.
Мы будем нюхать и колоться!
Это средство запрещено по указу сверху,
Но то, что запрещено официально,
Сегодня нам свободно подсовывают.
Поэтому нам легко одурманить себя.
И даже если злобные враги
Станут ощипывать нас, словно кур,
Мы будем колоться и нюхать!
И мы колемся в психиатрической больнице,
И нюхаем, пока не протягиваем ноги,
Боже милостивый, что творится в этом мире!
И без того Европа – сумасшедший дом.
Хочется ускользнуть отсюда в рай,
Уколовшись и нанюхавшись![19]
В 1928 году только в Берлине было легально, по рецептам, продано 73 килограмма морфина и героина[20]. Тот, кто мог себе это позволить, употреблял кокаин – самое эффективное средство обострения чувств. Люди нюхали его, испытывали невыразимые ощущения и думали: остановись, мгновенье, ты прекрасно. Кокаин распространился повсеместно и стал символом периода вседозволенности и порока. Как коммунисты, так и нацисты, сражавшиеся друг с другом за власть над улицей, называли его «дегенеративной отравой». О «падении нравов» говорили и националисты, и представители консервативного лагеря. Даже когда возвышение Берлина в качестве культурной столицы воспринималось с гордостью – именно буржуа, потерявшие в 20-е годы свой статус и оказавшиеся в полной неопределенности, гневно осуждали массовую культуру развлечений как проявление декадентства.
