Дмитрий Янковский - Третья раса
Леся чмокнула меня в щеку и потянула за руку к дому, где в эллинге стоял катер.
– Заскочи на кухню, – попросила она, – прихвати что-нибудь съестного. А то два дня на станции никого не будет, и камбуз не работает. А я катер пока заведу.
Я обогнал ее и вскоре взбежал по ступеням в наше жилище. За два прошедших года оно перестало вызывать у меня бурный восторг, как поначалу, хотя домик на острове в Индийском океане я бы ни за что не применял на жизнь в северном городке вблизи Светлогорска, где прошло наше с Леськой детство.
Иногда, правда, меня охватывала ностальгия по тем временам. Я вспоминал, как мы с Вовкой, Лесей и занудой Вадиком играли в охотников, прыгая по лесу с самодельными ружьями и гарпунными карабинами. Все мечтали попасть в охотники, в том числе и Леся, конечно, но получилось у меня одного. Теперь же от года в учебке и неполных двух лет службы остались только щемящие воспоминания, бусинка Кровавой Капли, полученная после боя в Северной Африке, десяток фотографий, сделанных Долговязым, и косые взгляды Лесиных коллег. Еще остался служебный адрес Чистюли, с которым мы прошли огонь и воду как в прямом, так и в переносном смысле слова. Однако с тогo дня, как мне пришлось навсегда снять темно-синюю форму, мы с ним не встречались ни разу. Ни мне, ни ему не хотелось вспоминать, как у Пушкина, «минувшие дни и битвы, где вместе рубились они».
До чего же меня угнетало мое списание! Другие бы радовались, что остались живы, поднимаясь в дохлом гибридном аппарате с трехкилометровой глубины. А я считал это нелепой случайностью. Случайностью, которая привела к тяжелейшей баротравме, несмотря на усилия Молчуньи, тащившей меня на движках своего скафандра. Хотя с Молчуньей все было сложно. Если бы мне не пришлось ее успокаивать после гибели Жаба, мы бы не подрались, я бы не наткнулся спиной на острый край перекрытия станции и не нанес бы своему скафандру смертельные раны. Когда аппарат с порванными жабрами задергался в конвульсиях и испустил дух, мне ничего не оставалось, как продуваться из баллона смесью водорода и кислорода. А на такой глубине это верный способ схлопотать кессонку, даже учитывая оставшуюся после командира декомпрессионную таблицу для гремучего газа. Леся говорила: «Выжил, и то хорошо». Но без океана разве жизнь?
Поначалу домик на острове казался мне неплохой альтернативой – я мог видеть океан и Лесю одновременно. Но все получилось не совсем так. Леся продолжала работать на биологической станции, надолго оставляя меня наедине с призраками воспоминаний, а океан… С берега он действительно похож на великолепного зверя в клетке. Хемингуэй застрелился, когда понял, что не может больше поехать в Африку – он не хотел смотреть на жирафов в зверинце. Так что без Леси я попросту ненавидел наш дом вместе с островом. И вот сегодня она подарила мне работу на станции «Тапрабани». Несмотря на недостаток образования, которым время от времени попрекала меня Леся, у меня был внушительный опыт работы на сверхбольших глубинах, так что втайне я надеялся на подобный исход. Начальство «Тапрабани» прекрасно знало о моем прошлом, но остерегалось принять в коллектив человека, убивавшего за деньги других людей. Это они думали, что за деньги. На самом деле все было намного сложнее, но мне не хотелось никому ничего объяснять. Даже Леське, если честно.
Пройдя на кухню, я собрал несколько пакетов с едой и четыре банки мангового сока. Сердце в груди колотилось от предчувствия больших перемен, и у меня не получалось его успокоить. Я понял, что за грусть одолевала меня с утра. Получалось, что сегодняшний день рождения был в то же время и днем расставания с прошлым. Сегодня я должен буду окончательно от него отказаться, сам списать себя из охотников и начать новую жизнь. Жизнь без карабинов, амфибий, батипланов и аппаратов для жидкостного дыхания. Гражданскую, в общем, жизнь. Зато в новой жизни будет работа в океане, да еще и с Лесей. Следовало это принять, раз уж так все получилось.
«За четыре месяца это ведь первый мой выход в океан, барракуда меня дери!» – с волнением подумал я, подыскивая, во что уложить еду.
Первой мыслью по этому поводу было взять Леськину сумку в гостиной, но, подумав, я решил сначала сделать несколько, как мне показалось, важных приготовлений. Собравшись с духом, я взбежал по лестнице на второй этаж, где располагалась наша с Леськой библиотека. Толкнув дверь, я шагнул к своему столу, на котором сиротливо пылилась прощальная фотография со службы. Вся наша команда – я, Молчунья, Рипли, Чистюля, Викинг и на песке тень Долговязого с камерой. У меня вновь защемило сердце, и я перевернул снимок изображением вниз.
Выдвинув ящик стола, я порылся в нем и достал Крохотную шкатулку из красного дерева. У меня были сомнения в необходимости этого поступка, в особенности я не представлял, что скажет Леська поэтому поводу. Но мне стыдно было выйти в океан, как салаге, – в затрапезных закатанных брюках, в легкомысленной пестрой гавайке и без значка, заработанного в бою. У меня с океаном были особые отношения, и в конце концов я посчитал себя вправе сделать по-своему.
Открыв шкатулку и достав оттуда булавку Кровавой Капли, я хотел было приколоть ее к воротнику гавайки, но почувствовал, что совершаю кощунство.
– Барракуда! – ругнулся я вслух, звучно захлопнув коробочку.
С Кровавой Каплей, зажатой в пальцах, я чуть ли не кубарем скатился по лестнице и метнулся в кладовку. Открыв раздвижную дверь, я зажал наградную булавку в зубах и принялся рыться в вещах – сначала достал и надел форменные темно-синие брюки взамен повседневных, затем опоясался кожаным ремнем, на котором в дни службы носил глубинный кинжал, а поверх натянул форменную же рубашку. К ее воротнику я с удовольствием приколол алую бусинку Кровавой Капли и улыбнулся. Со стороны мои действия могли показаться наивными и бессмысленными, но для меня они имели значение. Выход в океан был для меня событием, и я хотел показать это. Кому? Океану, наверное. Так самураи надевают чистые одежды, готовясь к смертельной встрече с врагом. Чтобы враг имел возможность убедиться в готовности самурая к смерти.
Подумав, я отцепил погоны, затем глянул на босые ноги и вынул тяжелые форменные ботинки. Вообще-то эту обувь нельзя назвать самой удобной, но было в штурмовых говнодавах некое настроение – как раз то, которое овладело мной. Я намеревался войти в клетку к своему зверю и должен был как следует экипироваться. Хотя бы символически, так как сделать это реально у меня не было возможности – ни к какой глубинной технике у меня не было доступа, да и допуска к ней теперь тоже не было. Год назад врачи размагнитили мой подкожный чип, после чего ни один сверхглубинный жидкостный скафандр не впустит меня в себя. Теперь я могу нырять только с экипировкой клубных дайверов, но уходить в глубину с аппаратом воздушного типа для меня было так же зазорно, как космонавту былых времен управлять монгольфьером. В общем, штурмовые ботинки были единственной реальной экипировкой, которой я мог воспользоваться. Вот и все.
